Три дочери Льва Толстого. Надежда Михновец
каких-то химер жизнь, во всех отношениях счастливую?“ И объяснение продолжалось в заколдованном кругу, все время возвращаясь к тому же неразрешимому и непреодолимому вопросу.
Понимали ли мы, что говорил отец? Что касается меня, то – нет. Я твердо верила, что он не может ошибаться. Но что касается той Правды, которую он нашел, я хорошенько не понимала, в чем она заключалась. Мне, в мои двадцать лет, она казалась такой недоступной, такой превышающей мои умственные способности, ограниченные моим девичьим кругозором, что у меня даже надежды не было когда-нибудь ее понять. Равным образом не понимала я и позиции матери. Мне казалось, что она должна была подчиниться желаниям отца, каковы бы они ни были. Согласиться на требования мужа, который тебя любит и которого ты любишь, разве это не легче, нежели выносить те нравственные пытки, которые ее терзали? Я так думала и не понимала ее решения.
С нами, детьми, не советовались. Сидя в передней, внизу на лестнице, мы ожидали, пока родители не придут к соглашению. И вдруг проходит слуга с чемоданом и несет его в спальную матери – мы поняли. 〈…〉 Но вот она и миновала, эта ночь тревоги. Она закончилась без определенного решения, без развязки. С тех пор тяжелых вопросов больше не касались. Мать ограничивалась заботами об удобствах жизни отца.
〈…〉 Ничто не изменилось в нашей жизни. Она шла по прежнему распорядку. Я беру на себя смелость утверждать, что взаимная любовь родителей не только не уменьшилась, но перенесенные страдания еще усилили ее. Словно Дездемона и Отелло. Она любила его за его страдания, а он за сочувствие, которое она к нему проявила. И я думаю, что не ошибусь, добавив, что из жалости к нему она сделала все для нее возможное, чтобы приблизиться к нему сердцем и умом, чтобы заинтересоваться его работами и постараться понять их»[72].
С годами противоречия углублялись, Татьяна, как никто другой, была непосредственным свидетелем этого, прожив с родителями тридцать пять лет. После смерти отца и матери она написала статью «О смерти моего отца и отдаленных причинах его ухода», где подвела убедительный итог: «Драма становится тогда подлинной драмой, когда у нее нет виновных, но обстоятельства заводят в тупик. Наша семья очутилась действительно в трагическом положении, из которого не было выхода»[73].
Именно сейчас пришло время с разных сторон всмотреться в среднюю дочь Машу. Она одна и очень рано – в четырнадцать лет – безоговорочно встала на сторону отца. Брат Лев позднее и ненадолго сблизился с отцом. О Марии до сих пор очень мало написано, и у этого есть свое объяснение: ее дневник не сохранился, мемуаров любимая дочь Льва Толстого не писала. Ее характер до сих пор остается для нас не до конца проясненным.
Воссоздавая образ Марии, начнем с заслуживающей особого внимания истории отношений Софьи Андреевны к своим детям. Жена Льва Толстого, безусловно, была одарена талантом любить своих детей. Как отметила старшая дочь Татьяна, ее мать «до сумасшествия, до боли» любила их. Софья Толстая тяжело пережила смерть четверых детей, постигшую
Там же. С. 380–381.