Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников. Марсель Паньоль
бы надеть выходной костюм, чтоб заявиться в гости в такой красивый дом!
Эме вышла ему навстречу в розовом платье, две толстые рыжие косы были уложены на голове, подчеркивая бледность ее лица, а малютка Манон, с веточкой фенхеля в зубах, качалась на привязанных к низкой ветви оливы качелях, вытянув вперед синие туфельки на веревочной подошве.
Уголен не сразу приметил новенький сверкающий насос с рукояткой, установленный на деревянной крышке цистерны, и резиновый шланг, намотанный на большую деревянную катушку. Он на глазок определил и его длину – метров тридцать, и цену – не меньше ста франков. Кухню он не узнал: напольные часы, которым пчелиный воск вернул былой блеск, словно одушевляли ее, и без того сиявшую белизной стен и блеском медной утвари. Его восхитила позолоченная подвеска, в которой отныне поселилась огромная керосиновая лампа под абажуром из синего стекла в окружении совершенно бесполезных, но весьма эффектных электрических лампочек. А на втором этаже он с изумлением обнаружил, что муж не спит в одной комнате с женой, поскольку у каждого есть своя спальня: это явно были повадки богачей. У чертова горбуна, видно, водились деньги, да и руки у него росли откуда надо, а его уверенность в конечном успехе своей затеи, как показалось Уголену, была наглядно подтверждена первым прекрасным результатом… Крайне обеспокоенный, он помчался к Лу-Папе.
На другое утро Жан Кадоре принялся за труды первопроходца.
Он бесшумно встал затемно. Чтобы не разбудить жену и дочку, спустился по лестнице, держа туфли в руке, в кухне раздул угли, подогрел кофе и отправился на дальний край поля.
Прежде чем взяться за первый кустик, он в чуть брезжущем свете ранней зари обратился к нему с небольшой речью, в которой сослался на то, что вынужден так поступить, поскольку ему нужно кормить семью; затем, на рассвете, исполнил на губной гармошке торжественную и печальную мелодию в честь всех тех растений, которые собирался лишить жизни…
В первые дни он добился немногого. Из-за непривычки к топору, серпу и пиле ему приходилось тратить огромные усилия, и ему так и не удалось заточить лезвие косы, отбивая его молотком на маленькой наковальне. К тому же всякий раз, как он выносил вперед длинное лезвие косы, острие втыкалось в землю; если бы он в детстве не видел, как жнецы без особого труда плавно срезают траву, он бы выбросил косу, сочтя ее дурацким изобретением. Но он немного подумал и приспособился: стал слегка приподнимать острие лезвия, при этом так разворачиваясь всем телом, что у него стало получаться, и меньше чем за неделю он освоил косьбу и владел инструментом не хуже настоящего косаря.
Точно так же он додумался до того, на какую высоту надо поднимать кирку и как затем втыкать ее в землю точным и выверенным движением. Не от своих ли предков унаследовал он эту ловкость и умение? А может быть, ручная работа (что бы там ни говорили по этому поводу демагоги) не требует особой гениальности и намного сложнее извлечь квадратный корень, чем корень дрока.
С помощью серпа с длинной ручкой он одолел гигантские кусты ежевики и колючего аржераса[21]. Потом скосил чертополох