Новейшая история средневековья. Борис Херсонский

      В тот вечер ко мне пришел школьный товарищ

      в епископском облачении. Он предложил мне

      исповедоваться и причаститься. Предложенье,

      которое не отклоняют. Потом он помазал

      меня освященным миром, сказав: Благодарите!

      Этим святым помазанием Господь Иисус прощает

      вам все грехи, которые вы совершили.

      Скоро за вами придут. Не пытайтесь скрыться.

      Еще бы я не пытался! По сути, все эти годы

      были попыткой скрыться. Довольно часто – удачной.

      Тело – под рясой или плащом.

      Лицо – под стальным забралом,

      или, если свезет, под карнавальной маской.

      Не помню, как спустился по склону холма, продираясь

      сквозь низкий бурый кустарник. А вот и берег

      полноводной реки. Еще минута, я в лодке.

      Отталкиваюсь веслом. Течение лодку уносит,

      уносит быстрее, чем нужно. Намного быстрее.

      Я оглянулся, но вместо холма увидел

      огромного старика, поросшего красно-бурым

      кустарником, чахлым еловым лесом.

      Старик сидел неподвижно, охватив лодыжки руками,

      упираясь мохнатым подбородком в колени,

      вытянув губы трубочкой, глядя

      прямо вперед неподвижным стеклянным взором.

      Я трижды перекрестился. Но видение не исчезло.

      Улочка слишком узка. Когда из окна

      льют нечистоты – не увернуться. В столице

      дела обстоят иначе. Там повсюду видна

      рассудительность герцога, да продлится

      время его владычества! – молится вся страна.

      Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балкон

      закрытый, но с круглой дырой в полу. Оттуда

      вниз низвергаются желтые струйки, или слышится стон:

      кто-то выдавливает экскременты. Ночная посуда

      там не нужна. О, герцог! О нас позаботился он.

      Конечно, по улице ходят посередине, гуськом.

      Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву,

      чем прямо на голову. Даже мечтать о таком

      прежде не смели. На площади видишь ораву

      восторженных граждан. Герцог сидит верхом

      на любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос.

      Всякое говорят. Скотоложство – личное дело

      скотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый нос

      герцогини, ее большое, должно быть, дряблое тело,

      собранный на макушке узел седых волос.

      Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон.

      Но толпа не расходится. Также и смена столетий

      не мешает сброду сбегаться со всех сторон,

      чтобы увидеть как герцог, епископ и некто Третий

      посредине площади плотью выкармливают ворон.

      Во времени, как и в пространстве, есть святые места.

      Места паломничества. Здесь нечестивых уста

      в кровь замолкают, припадая к подножью Креста.

      Здесь капюшон закрывает верхнюю половину лица.

      но по излому губ и острому подбородку узнаешь гордеца.

      Потом – второго и третьего. И так – без конца.

      Посмертные судьбы врагов разведены по полюсам:

      в пылающий центр земли, к слюдяным небесам,

      совершенно безоблачным. Что хуже? Не знаю сам.

      Поющие ангелы. Квадратные ноты. Круглые рты.

      Ниспадающие одежды скроены из пустоты.

      Господи, я взываю к Тебе, но не слышишь Ты

      ни моей мольбы, ни его, ни, вообще, ничьей.

      По цветущему лугу бежит звенящий ручей.

      У разрушенных врат алебастровый старец со связкой ключей.

      В алтаре епископ