Жизнь графа Дмитрия Милютина. Виктор Петелин
и других чаще всего возникали на берегу моря. Искупаются, поплавают… И беседуют… Чаще всего о Гоголе, смерть которого до сих пор поражала воображение Владимира Милютина, и о Иване Тургеневе, который осмелился написать искренний, правдивый некролог, который и послужил причиной ареста и ссылки в деревенское имение…
– Вот это время, кажется, миновало, а по-прежнему мысли то и дело возвращаются к тем деталям и подробностям, которые навсегда останутся незабываемыми. Что Гоголь резко изменился в конце жизни, об этом многие говорят. Павел Васильевич Анненков много мне рассказывал о Гоголе, и как он писал «Мертвые души» в Риме в 1841 году, и как он чуть ли не тоном приказа просил Павла Васильевича исполнить его просьбы, скорее не просьбы, а строгие указания…
Иван Иванович задумался, вспоминая рассказ Анненкова… А молодой Милютин, как добросовестный студент, внимательно слушал.
– В это время бесталанный Фаддей Булгарин, ты еще не раз вспомнишь это имя, когда вникнешь в наши литературные и человеческие разногласия, в своей «Северной пчеле» в январе 1846 года в рецензии на сборники «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник» назвал их «натуральной школой», а вместе с этим и Гоголя и всех его сторонников и последователей. Отцом этого направления был, конечно, Белинский, а название дал Булгарин. Но дело не в этом… С каким-то едким тщеславием Гоголь просил Анненкова составить список отзывов о его «Мертвых душах» и о его сочинениях от тех лиц, которые не любят его сочинений, узнать, что говорят о нем в салонах Булгарина, Греча, Сенковского и Полевого, в какой силе и степени их ненависть или они равнодушно воспринимают созданный им мир, пусть это будут наиболее дикие и безобразные мнения. И дело не в том, что он просил, а в том, каким начальническим, каким-то пасторским выговором, словно отлучал бедного Анненкова от православной церкви. До сих пор Анненков знал Гоголя как добродушного, прозорливого, все понимающего психолога, а теперь перед ним возник совсем иной человек, да и не человек, а какой-то проповедник на кафедре, громящий с нее грехи бедных людей направо и налево… Вы, Владимир Алексеевич, конечно, читали «Выбранные места переписки с друзьями» и знаете, что здесь он хотел как-то предупредить своих читателей, что второй том «Мертвых душ» будет совсем другим, чем первый том, что от многого он откажется, он весь погружен был в замысел разоблачить свои настоящие исторические, патриотические, моральные и религиозные воззрения, он надеялся наделить русскую беспутную жизнь кодексом великих правил и незыблемых аксиом, которые помогли бы ей устроить свой свободный мир на образец всем другим народам… Что он и сделал в «Переписке с друзьями» и во втором томе романа «Мертвые души», который и сжег перед самой смертью…
– Да, этот день, 24 февраля 1852 года, о котором вы так много уже говорили, вошел в наше сердце как самое печальное известие, – глядя, как спокойно плещутся волны Балтийского моря об отлогий берег, сказал Владимир Алексеевич. – А уничтоженные им бумаги, в том