Лига выдающихся декадентов. Владимир Калашников
промолчал.
Василий Васильевич увещевал:
– Послушайте, Боря!.. Мы с Николаем Владиславовичем обнаружили заговор. Враждебные силы убивают русскую литературу! Минцлова заперла вас, чтобы…
– Мне лучше вас известно, зачем Анна Рудольфовна поймала меня сюда, но об этом в обществе говорить не принято.
– Я ему про Варфоломея, а он мне про Варсонофия!.. Антимузы отбивают охоту творить стихи и прозу, подло, исподтишка, из-за пазухи шипливо обругивая написанное. Внемлите гласу разума, Боря!
Бугаев фыркнул.
Розанов топнул маленькой ногой и прикрикнул:
– Не вынуждайте меня прибегать к мерам!.. Я стану щекотать вас сквозь решётку кончиком шпаги!
– Заговор «антимуз»? Я верю единственно в заговор восточных оккультистов!.. – с пафосом сказал Бугаев. – Чушь полная эти ваши «антимузы». Минцлова – эротоманка, и опасаться её стоит только в этом качестве!
– Ага. Всё понятно, – Розанов покачал головой. – Вы правы, Борис Николаевич. Счастливо вам оставаться. Пойдёмте, Коля… – он задумался на секунду и вскинул лицо с простодушной улыбкой: – Одного не пойму… Растолкуйте, Боря, как Минцлова и её личарды сняли вас с вершины башни?
Выражение превосходства стаяло с лица поэта. Бугаев схватился за голову.
– Зачем вы напомнили? Я погружал себя в транс для изгнания из памяти того ужаса!..
Боря отрывисто застонал, однако тотчас же приободрился и, как ни в чём не бывало, сказал:
– Убедили!
Он поднялся с кушетки и, отворив дверь, покинул узилище.
– Боря, вы находились в открытой камере? – поразился Розанов. – Вы… обманывали нас?
– Раздобыв ключ, отпер, поддавшись внезапному порыву, – сказал Бугаев. – Но вам же не пришло на ум проверить калитку? Пока все считали меня запертым, я был всё равно, что заперт.
Вольский скрежетнул зубами и, развернувшись, бросился к лестнице.
Розанов пропустил Борю и, оглянувшись в последний раз, мимоходом отметил выведенный на стене камеры кирпичным осколком контур гриба.
Хлопок двери вывел из обморока личарду. Поверженный и лишённый символа своей местечковой власти – ключа, он промычал что-то и попытался сесть, разгоняя по цементу зловонные волны.
За уголок Анна Рудольфовна выдернула из кармашка платочек и пустила трепыхаться по ветру: надувало в море. Вслед за платочком был извлечён карманный барометр, сработанный сумрачным германским гением. Как и час назад ненавистное хлябкое «Regen» оставалось без внимания стрелки. Металлический волос указывал на число «787» из безоблачной секции «Schön». Число хорошее, как ни посмотри, в том числе и с позиции нумерологии: так читай, а хочешь этак, всё едино. Погоды обещали быть хорошими.
На всякий пожарный теософка заглянула, боязливо и с отвращением, остерегаясь касаться даже перил, в Неву: на гранитном ребре футшточной колонны, врезанной в облицовку набережной, показались из воды несколько рисочек ниже ординара. Воды протекали флегматичные, незамутнённые примесями, а значит, верховья реки не взбаламучены дождём.
Эфирным маслом из заветного пузырёчка