Нам здесь не место. Анна Фокс
пытаясь переварить последние прошедшие полчаса времени. Страдала я, и страдал он. Но мне хотелось удавиться от его боли. Я знала, что это из-за меня. За последние несколько дней я начала превозносить его выше всех людей, как своего постоянного и неизменного спасителя. Я благодарила его за всё; за то, что он всегда рядом тогда, когда это нужно. Даже за то, что он чувствует прямо сейчас, как он погружается в меня, в мою душу и во всё, что со мной происходит. Но я не могла смотреть, как он страдает. Я хотела, чтобы он забыл об этом. И я хотела, чтобы он помнил это всегда.
Ни о чём не думая в тот момент, я наклонилась к Дилану, нежно обняла его, положив подбородок ему на плечо, и коснулась холодными пальцами его шеи и волос. Знакомый приятный аромат его тела и беспокойный пульс пробудили меня, и я тихо вкрадчиво сказала:
– Спасибо. Спасибо тебе.
– Если хочешь, мы можем вернуться?
– Нет! Нет… – резко, подскочив на месте, ответила я на предложение Дилана.
Я знаю, почему он задал такой вопрос. Он боялся, что поступает неправильно. Снова. У него всё ещё не выходил из головы тот случай с автомобилем. И теперь ему нужно было знать наверняка, готова ли я решительно шагнуть в неизвестность вместе с ним или нет.
А я тяжело вздохнула и оглянулась назад, туда, где блестели оранжевые огоньки от костров. Накатила вязкая тоска и подавленность.
– Там уже нечего делать. Там ничего нет. Машины угнали, военных нет, еды нет. Люди начинают делиться на какие-то жуткие шайки. Остаётся только глотки друг другу перегрызть… Там уже всем на всех плевать. Это место обречено.
Дилан, переступив с ноги на ногу, потрепал волосы на затылке и кивнул:
– Согласен.
– Рано или поздно, нам всё равно пришлось бы уйти. Так лучше это сделать, пока мы ещё целы.
Мы оба тяжело вздохнули. Просто ведь никто из нас не ожидал, что человеческая сущность проявится именно в таком свете, стоит только обстоятельствам выбить людей из колеи, из их зоны комфорта. В экстремальной ситуации каждый отдельно взятый человек становится гиеной, монстром, если в душе нет ни добра, ни морали. Как это прискорбно…
Дилан выжидающе взглянул на меня. А я стояла и смотрела на зернохранилище. Правда, в темноте его почти не было видно. Но видны были огни. Я смотрела на них. Не потому что мне было жаль покидать это место. А потому, что теперь я ненавидела его. Но это негодование мне хотелось оставить там, не брать его с собой. Я ждала, когда оно выйдет из меня окончательно, чтобы мы смогли развернуться и уйти отсюда навсегда.
Конечно, мне было страшно. Уходить одним, ночью в бескрайнее поле… Но было гораздо страшнее возвращаться назад. К тому же, там действительно ничего не осталось и ничто нас не держало там. Теперь даже больше – мы словно стали изгоями. Но не так это и тревожило, на самом деле. Быть своим в стае диких бездомных собак не казалось мне привилегией. Куда лучше быть изгоем. И бежать оттуда, да как можно скорее.
Ненавижу…
Я