Фатум. Том четвёртый. Ðа крыльÑÑ… Ñмерти. Ðндрей Леонардович Воронов-ОренбургÑкий
голос мулатки заметно дрожал.– Я слышала ЕГО.
Капитан выбрался из постели и встал рядом с Тиберией, чувствуя себя как-то глупо. В черной сини ночи и он разглядел вороватый месяц, который прятался за тучами, как краснокожий за лошадьми, и более ничего.
– Ну? – сказал он через минуту, обнимая ее за плечи.– Я что-то ничего не слышу.
– Подними своих солдат…
– Зачем? Пусть отдыхают… Достаточно караула.
– Это был не простой рог.– Она набожно перекрестилась.– Такой же… я слышала в Навохоуа… Это ЕГО голос… Поднимай солдат!
– Ну вот что, я устал от твоей дури. Если уж ты что-то возьмешь в голову, то ничем не выбьешь.
– Вот, вот… опять! – она прижалась к нему, и Луис почувствовал, как от страха загусилась кожа на ее спине.
Он придвинулся ближе к стеклу, стараясь разглядеть патио, но в душной темноте лишь покачивались ветви деревьев.
– С чего ты взяла, что там кто-то есть? Я ничего не слышу… Пойдем, ляжем.
И он уже собрался силой отвести Тиберию от окна, когда насторожился. Сначала ему показалось, что это лишь пронзительные завывания ветра, летящего с гор, но потом звук стал выше по тону и более мощный. Пальцы беглянки сжали его руку. Трубный звук, напоминающий жуткий вой – протяжный, неистовый и леденящий,– стих.
– Роковой знак,– прошептала Тиберия и снова перекрестилась.– Бог в небесах, Бог на земле! – «Per omnia secula seculorum »18,– вспомнились слова падре Игнасио.
Она бросила взгляд на Луиса – капитан судорожно на-девал мундир.
Глава 8
Весь остаток ночи они провели с оружием в руках. Вместе с драгунами Луиса ружья держали мужчины Сан-Ардо. Нынче у каждого была одна судьба. Тень нависла над всеми: и либо выстоять, либо сгинуть.
Когда начало светать, люди встряхнулись душой. Ночь пугала сильнее.
– Пусть хоть на одной ноге, да всё же выстояли! —слышались разговоры среди ополченцев.
– Верно, католики! Только так, братья! – пафосно восклицал сержант Аракая, сам холодея душой.– Всё невечно, и всё когда-нибудь прахом пойдет. Но Сан-Ардо покуда жив, хотя, если угодно Христу, то падет и ваше пуэбло… Завалит враг трупьем улицы вровень со стенами… Ну, так что ж… уйдем в Сан-Хосе иль в Монтерей… Главное, духом не пасть, а народ сбережет о героях память.
– Ладно уж, не до памяти… – хмуро отозвался шорник, сидевший рядом с Винсенте. Жадная проседь серебрила его густые черные волосы. Тяжелые венозные руки сжимали дедовский клавин19.– Лишь бы скорее… хоть как бы это кончалось. Какой из меня воин, сержант?
– Да ты ж своим кулаком быка свалишь, Фальсо! —возразил толстяк, но шорник только сплюнул:
– Я и думать-то о сраженьях боюсь. А уж как кровь проливать чью-то – хуже нет…
Фальсо мучительно вздохнул и посмотрел из-за плетня: река, как обычно, спокойно несла свои тяжелые воды.
– Ох и длиннющий же нынче день, а ведь только начался, собака… Ты бы спросил, сержант, у сеньора: долго нам так цепенеть в ожиданье? Дела ведь
Per omnia secula seculorum – во веки веков (лат.).
Клавин – короткое ружье с кремневым замком, употреблявшееся в XVIII веке.