Шрам. Марина и Сергей Дяченко
лег. Уснуть удалось не сразу, но Эгерт упорно не открывал зажмуренных глаз; наконец, он соскользнул в дрему, а потом и в сон.
Светлое небо, лучше бы ему всю ночь простоять в карауле.
В глухой предутренний час ему приснился сон. Ему и раньше являлись сны, простые, обыденные, более или менее приятные – женщины, лошади, знакомые, тараканы… Проснувшись, он забывал свой сон раньше, нежели успевал осознать, что именно снилось; на этот раз он вскочил среди ночи, мокрый, в облепившей тело сорочке, трясущийся, как щенок под ливнем.
Вероятно, это забытые рассказы о нашествии Черного Мора явились из отдаленных уголков памяти, невесть где услышанные рассказы стариков, байки, над которыми он посмеивался еще подростком… Во сне он увидел, как на крыльцо его дома поднимается странное существо в просмоленном балахоне, и лицо обмотано черными от смолы тряпками. В руках у пришельца орудие, напоминающее вилы с очень длинными, загнутыми прутьями – будто огромная, сведенная судорогой птичья лапа. Дом пуст, пришелец поднимается в гостиную – там откинута крышка клавесина, свечи прогорели, и мать Эгерта сидит, положив руки на клавиши… Желтые, сухие, мертвые руки… Пришелец поднимает грабли – и мать валится на бок, как деревянная фигурка… Облитый смолой человек сгребает своим орудием мертвое тело – так садовник сгребает прошлогодние листья…
Эгерт больше ни секунды не мог оставаться в темноте – не вспоминать сон, забыть, забыть!.. Засветил свечу, потом, обжигаясь – другую; из темноты явился портрет – белокурый мальчик у ног женщины. Эгерт на секунду замер, вглядываясь в лицо своей молодой матери, будто прося защиты, как в детстве… Где-то пел сверчок, за окном стояла глухая ночь, Эгерт прижал подсвечник к груди и шагнул к портрету, ближе – и в это самое мгновенье лицо женщины на портрете исказилось страшной злобой, посинело, оскалилось…
С криком он проснулся второй раз – уже наяву. За окнами была все та же ночь, густая, душная, липкая.
Трясущимися руками он снова засветил свечи; шлепая босыми ногами, заметался по комнате из угла в угол, изо всех сил обхватив руками вздрагивающие плечи. Вдруг это снова сон? Вдруг до скончания века он обречен теперь жить в кошмарном сне, и просыпаться, чтобы один кошмар сменялся другим? Что будет завтра? Что приснится завтра?
Рассвет застал его в кресле – скорчившегося, осунувшегося, дрожащего.
Через несколько дней ему выпало дежурство в ночном патруле. Он обрадовался – со времени памятного сна самый вид постели был ему неприятен. Уж лучше провести ночь в седле, с оружием в руках, нежели снова бороться с предательским желанием оставить светильник гореть до утра!
Дежурили впятером – Эгерт, чье лейтенантство делало его начальником патруля, Карвер, Лаган и еще двое совсем молодых, лет по шестнадцать, гуардов.
Патруль был необходимой частью ночной жизни Каваррена – любой лавочник заявлял не без гордости, что спит спокойно, когда слышит под окнами перестук копыт и голоса караульных. До настоящего