Странствующий. Александр Петров
Ни-ка-ких последствий. Я как заново родилась!
– А я нашла смысл, – вдруг заявляет японская Катя, у которой даже глаза округлились. – Я теперь хочу быть русской.
– Вот и славно, – подытоживаю я.
– Да мы сюда будем ездить каждый день! – заявляет Маша, подпрыгивая от восторга. – Я здесь дом куплю и поселюсь навечно.
– А меня к себе возьмешь? – спрашивает японка.
– Ты же слышала, Тихон сказал, что мы сестрички.
Пересечение границы
После небесных купаний наши попутчики в благодарность поселяют нас в гостинице. Притом, не в обычном номере, а в коттедже на берегу реки, расположенном хотя и в черте города, но в относительной тишине. Одно тяготит – не дают нам покоя. По очереди они забрасывают нас множеством вопросов. Ни днем ни ночью не оставляют нас наедине. Появляются новые люди, приглашенные хозяевами. Иногда их в гостиную набивается столько, что они галдят и спорят, забывая о нас.
Тогда мы с Валерием выходим наружу и с Богородичной молитвой обходим коттедж вокруг. Обычно, возвратившись, мы застаем внутри усталую задумчивую тишину. Но все земное когда-нибудь кончается, как сказал царь Соломон. Кончилось и это. Наконец, удается уговорить Машу отпустить нас с Валерием восвояси. Дороги странствий зовут нас! Впрочем, мы уже вовсю по ним идем, правда, пока еще по асфальту огромного города.
Итак, мы с Валерием приближаемся к мистическому рубежу. В зримой области ощущений это всего-то кольцевая автодорога. Но сколько раз, пересекая ее, на въезде в город со мной и спутниками моими назойливо происходили неприятности. Например, если мы возвращались из паломничества, то портилось настроение, начинались ссоры, наваливалась беспричинная тоска.
Если кто-то ездил в монастырь бросать пить или курить, то после пересечения этой границы с них как бы срывался покров Божий. Желание снова выпить и закурить достигало такого горения, что терпеть не было сил. И тогда неделю не пивший и не куривший, уверенный, что покончил с пагубной привычкой навсегда, вдруг хватался за любую возможность побыстрей угасить вспыхнувшее пламя страсти и уже к ночи, снова пьяный и обкурившийся, ругал себя последними словами, обзывая себя иудой поганым. И все соглашались: это некая граница утонченного зла.
И тут должно быть, чтобы импульс моего исхода достиг пика, чтобы и мысли вернуться не приходило, выходит из джипа и замирает в трех метрах от меня давний недруг.
Он прожигает меня взглядом, в котором читается испепеляющая ненависть, желание медленно смачно уничтожить, порвать на мелкие части, растоптать, соскоблить и сжечь, а пепел закопать. Пока я пытаюсь вспомнить его имя, молитва по частоте и силе уподобляется канонаде залпового огня, как при великом сражении. Одна половина моя съеживается от животного страха, другая – отчаянно тащит первую прочь от опасности.
Наш поединок выходит на финишную прямую, в конце которой меня ожидает далеко не триумф… На память приходят кадры из фильма о животных, в которых змея гипнотизирует лягушку.