Какое надувательство!. Джонатан Коу
администратора.
Ширли придвинулась ко мне чуть ближе:
– Почему бы вам не остаться сегодня здесь? Меня что-то не прельщает проводить ночь в одиночестве, а так мы составим друг другу компанию.
Мама подхватила меня под мышки, сдернула с кресла, и второй раз за тот день я ударился в рев: как от подлинного расстройства, так и, вне всякого сомнения, от унижения. Со мной так не обращались с грудного возраста. Мама со мной в охапку протолкнулась через весь ряд и поволокла меня по ступенькам к выходу.
Я же на экране, судя по всему, не очень уверен, как реагировать на предложение Ширли. Я пробормотал что-то, но в суматохе не расслышал, что именно. Бабушка и отец двинулись за нами по проходу, и даже дед неохотно поднялся с кресла. Когда мама толкнула дверь на холодную бетонную лестницу и солоноватый воздух, я обернулся и успел в последний раз увидеть экран. Я выходил из комнаты, но Ширли этого не знала – она стояла ко мне спиной и оправляла постель.
Ширли:
– А я замечательно устроюсь… – Она обернулась и замолчала, увидев, что я уже ушел. – В кресле.
Двери закрылись, и мое семейство затопотало по лестнице. Я орал:
– Пусти меня. Отпусти меня! – а едва мама поставила меня на ноги, кинулся по ступеням обратно в зал, но отец перехватил меня:
– И куда это мы собрались?
И тут я понял, что все кончено. Я колотил его кулаками, даже пытался расцарапать ему щеку. В первый и последний раз в жизни отец выругался и шлепнул меня – больно – по физиономии. После этого все стихло.
В машине по пути домой я делаю вид, что сплю, но на самом деле глаза у меня чуточку приоткрыты, и я вижу, как на мамином лице играет янтарный свет уличных фонарей. Свет, тень. Свет, тень.
– Теперь мы никогда не узнаем, чем все кончилось, – говорит дед, а бабушка с заднего сиденья отвечает:
– Ох, да закрой ты рот уже, – и легонько тыкает его в плечо.
Я уже не плачу – даже не дуюсь больше. Юрий забыт окончательно, теперь я и припомнить толком не могу фильм, что так взволновал меня пару часов назад. Я думаю лишь о жуткой обстановке Блэк-шоу-Тауэрс и необъяснимой сцене в спальне, где прекрасная, прекрасная женщина приглашает Кеннета провести с нею ночь, а он убегает, пока она смотрит в другую сторону.
Почему он убежал? Испугался?
Я смотрю на маму и чуть было не спрашиваю, понимает ли она, почему Кеннет сбежал, а не провел ночь с женщиной, которая подарила бы ему безопасность и счастье. Но я знаю, что она не ответит мне. Скажет просто, что день был длинный, фильм глупый, а мне следует уснуть и выбросить его из головы. Она не понимает одного – я никогда не смогу выбросить этот фильм из головы. И в этом тайном своем знании я откидываюсь на спину и делаю вид, будто сплю, положив голову ей на колени, а сам сквозь полузакрытые веки разглядываю свет янтарных фонарей, играющий у нее на лице. Свет, тень. Свет, тень. Свет, тень.
Часть первая
Лондон
Август 1990 г
Кеннет сказал:
– Мисс, вы случайно не знаете, где моя спальня?
Ширли грустно покачала головой:
– Боюсь, что нет.
Кеннет сказал:
– О, – и умолк. – Простите. Я пойду.
Ширли