Траектория чуда. Аркадий Гендер
одной шестнадцатой части планеты он решил назвать сына Элмиром. Первая буква в имени означала – Энгельс, вторая – Ленин, третья, как вы, должно быть, уже догадались, Маркс. Вдобавок еще и мир во всем мире. Ничего себе, конечно, имечко, но все лучше, чем сплошь и рядом рождавшиеся тогда Вилены, Вилоры, Марлены и даже Трактора. Кстати, его супруга – моя бабка Екатерина, видимо, не была такой фанатичной комсомолкой и сына хотела назвать каким-нибудь более человеческим именем – ну, хотя бы Аркадием, в честь суперпопулярного тогда Аркадия Гайдара, но деду удалось жену убедить. Да вот незадача, родилась дочь. Бабка моя, должно быть, облегченно вздохнула, но идея настолько крепко сидела в голове молодого большевика, что отказаться от нее он не мог. Любые паллиативы назвать дочь в честь Розы Люксембург или Надежды Крупской были отвергнуты. Добавив в середине имени мягкий знак для благозвучности, родитель обозвал-таки дочь в соответствии со своими идеалами. Так девочка стала Эльмирой.
Антисмысл же, заключенный в имени, состоял в том, что после ареста и расстрела отца вера девочки в светлые идеалы коммунизма сильно пошатнулась. Правда, несмотря на это, она с блеском сдала выпускные экзамены, в том числе и по истории партии. К моменту окончания МГУ ей было двадцать пять. Уже несколько лет, как не было в живых отца всех народов. Свободное владение испанским и английским вдобавок к университетскому диплому и снятие всяких ограничений из-за страшного раньше клейма «член семьи врага народа» в итоге привело Эльмиру Неказуеву в штат переводчиков Министерства иностранных дел. Перед девушкой открывались широкие перспективы.
Они и наступили. После прихода к власти на Кубе прокоммунистически настроенных бородачей, Эльмира в составе многочисленного контингента советских специалистов оказалась на Острове Свободы. Несмотря на молодость, она быстро стала одной из главных переводчиц в частом общении нашего представителя, а потом и посла, с верхушкой кастровского руководства. Говорят, второй человек после Фиделя – Рауль Кастро, признавал только ее перевод. Скоро ее повысили, она стала главным нашим представителем по культурным связям с Кубой. Все очень напоминало начало блестящей карьеры. Надо было только вступить в партию.
Но все дело в том, что после разоблачения на ХХ съезде «культа личности» и, особенно, после «Одного дня Ивана Денисовича» и других публикаций эпохи оттепели, в специфической атмосфере кубинского представления о пути развития принципов коммунизма, Эльмира постепенно стала, ну, не диссиденткой, конечно, но сильно сомневающейся в правильности того, что происходило, да и продолжало происходить на ее родине. Заявление в партию, как ей совершено конкретно предлагали, она не писала. Боле того, она имела неосторожность что-то сказать по поводу этих своих мыслей в тесном кругу кубинских товарищей. Но стук раздался незамедлительно. Ее вызвали в Москву, и обратно она уже не поехала. Все кончилось. Ее уволили из МИДа, и долгое время она вообще не могла найти работу.