Душа души моей 2.0. флэш-фэкшн. Владимир Крючков
четырежды полностью переписывала «Войну и мир» под диктовку мужа. Или что Женни Маркс могла разобрать рукопись своего мужа даже там, где он сам уже не мог прочитать написанное собственноручно.
Но здесь я хотел бы бережно коснуться оборотной стороны этой верности. После смерти Андрея Платонова его жена Мария Александровна участвовала в подготовке к посмертной публикации его произведений. Из лучших побуждений она старалась, чтобы не было утеряно ни одного слова из наследия ее мужа. И в результате, одна из лучших повестей Платонова «Джан» была расширена почти на треть за счет черновиков по сравнению с вариантом, подготовленным им самим. Смысл произведения поменялся практически на противоположный. У Платонова повесть заканчивается на том, что Чагатаев видит разбредающийся по пустыне народ джан и это наполняет его чувством исполненного предназначения – он накормил народ, а как ему жить дальше, он решит сам. В дополненном же варианте с этого места начинается унылая словесная «жвачка» из повторов и вариаций пережитого Чагатаевым раньше, постепенно хоронящая смысл всего произведения.
Или пример с «сенсацией» 70-го года – изданием романа Эрнеста Хемингуэя «Острова в океане», написанного им в 1950—1951 годах, отредактированного и опубликованного его вдовой Мэри Вэлш Хемингуэй уже после его смерти. Вариант 70-го года толще первоначального раза в полтора. Но он мертвый и занудный. Просто поразительно, как можно было вынуть из урны выкинутые автором черновики и впихнуть их в живую ткань романа.
Я это к тому, что уважения эти женщины, безусловно, заслуживают, но подпускать их к сотворчеству с великими мужьями – фатальная ошибка.
ЗАБОЛОЦКИЙ
Петух запевает, светает, пора!
В лесу под ногами гора серебра.
Там черных деревьев стоят батальоны,
Там елки как пики, как выстрелы – клены,
Их корни как шкворни, сучки как стропила,
Их ветры ласкают, им светят светила.
Там дятлы, качаясь на дубе сыром,
С утра вырубают своим топором
Угрюмые ноты из книги дубрав,
Короткие головы в плечи вобрав.
Рожденный пустыней,
Колеблется звук,
Колеблется синий
На нитке паук.
Колеблется воздух,
Прозрачен и чист,
В сияющих звездах
Колеблется лист.
И птицы, одетые в светлые шлемы,
Сидят на воротах забытой поэмы,
И девочка в речке играет нагая
И смотрит на небо, смеясь и мигая.
Петух запевает, светает, пора!
В лесу под ногами гора серебра.
Чувствуете, как радость просто фонтаном брызжет из каждой строчки? С каким восторгом поэт пробует на вкус разные ритмы и звукосочетания? Он словно пианист, надолго