Несусветный эскадрон. Далия Трускиновская
встряла другая женщина, ровесница крестной, с двумя подойниками в руках, и мотнула головой, чтобы хоть так поправить сбившуюся на лоб головную повязку с длинными вышитыми концами.
Ешка молча сверкнул на них огромными глазами.
– А цыган – как барон! – вдруг нахально заявил он. – Оба чужим потом заработанный хлеб едят.
– Господин барон чужих овец не ворует! – возмутилась какая-то старуха, видно, из зажиточных, если судить по четырем покрывалам-сагшам с богатой вышивкой, накинутым на ее плечи даже в жаркий полдень.
– Барону и цыгану сам Бог велел воровать! – отрубил цыган. – Ему – ваши денежки и здоровье, а мне всего-навсего ваших ягнят.
– Ничего себе ягненок! – загалдели женщины. – Врет так, что уши дымятся! Летошняя овца, еще ягнят не приносила!..
– Уж если ловить воров, то и начинали бы с господина барона! – гнул свою линию Ешка.
Женщины перепугались до полусмерти. Они подозревали, кто из них немедленно расскажет старостиной жене про бунтарские речи, да еще добавит из головы, с каким удовольствием работницы баронской мызы эти речи слушали. Над косматой головой бунтаря вознеслись кулаки.
Гусар и Мач переглянулись.
Задиристый оборванец понравился им так же мгновенно, как они сами друг другу по душе пришлись.
Сергей Петрович достал кошелек, заглянул в него, что-то сосчитал в уме и решился.
– Голубушки, красавицы! – воззвал он к женщинам. Те мгновенно утихли и выпрямились, а цыган, сбившийся в клубок у их ног, выглянул из-под локтя, прикрывавшего голову.
Тут гусар еще и улыбнулся впридачу, поскольку эмпирическим путем уже давно уразумел власть своей белозубой улыбки над нежным полом.
– Чья овца-то? – выразительно подбросив кошелек, спросил он.
– Моя овца, моя! – поспешила к нему хозяйка, таща за руку зареванную дочку. – И что за хорошая овца была, в год четыре фунта шерсти давала!
Мачатынь разинул рот – эту молодую овцу недавно впервые стригли, и комплиментов таких она никак не заслужила. Сообразил это и Сергей Петрович.
– Давай-ка уладим по-хорошему, – предложил он. – Я тебе плачу за овечье смертоубийство, останки покойницы остаются тебе же, а ты отпусти-ка сего злодея на все четыре стороны!
Гусар указал кошельком на цыгана.
Женщины зашептались. Овцу все равно было не воскресить, от порки цыгана на баронской конюшне ни у кого денег не прибавится, а офицер, ничего в овцах не понимая, конечно же, не поскупится…
Выпущен цыган был не раньше, чем Мач, взяв из рук Сергея Петровича монеты, вернул ему то, что считал заведомо лишним, и вжал остальные в ладонь хозяйки покойной овцы.
– А ты куда собрался, парень? – спросила крестная, собираясь вслед за другими покинуть место происшествия.
– По распоряжению господина барона еду провожатым! – похвастался парень, хотя никакого распоряжения, конечно же, не было. А гусар, все понимая, значительно кивнул.
Женщины ушли на мызу. Хозяйка овцы, с трудом взвалив ее на плечи,