Обручник. Книга вторая. Иззверец. Евгений Кулькин
что он не уловил свойственного барышням ее возраста, это остатка девичьей невинности и понимания сути естества, заключающегося в желании нравиться противоположному полу.
Они пили чай, и она говорила.
Хотя я приехала сюда, чтобы слушать, – начала Розалия, – но сперва, мне кажется, стоит рассказать о том, что и определит тему нашего дальнейшего разговора.
У Ильича засвербело чуть подъядовитить свою улыбку.
Но он этого не сделал.
Облик Землячки не позволил.
Он был слишком правилен и категоричен, если так можно сказать об облике.
Кажется, ей никогда не читали стихов.
И не признавались в любви.
И глаза ее не ведали слез.
А может, он все это выдумал?
Попутно.
Для разнообразия бытия.
Чтобы создать идеальный образ женщины-борца.
Ведь Крупская на эту роль явно не шла.
«Минога».
Она многое растеряла после того, как лишилась этого прозвища.
Словно оставила эту глубину, на которой к личности приходит что-то близкое к аскетизму.
Сейчас ее заедала обыкновенность.
Даже домашность.
– Одесса, – продолжала Розалия Самойловна, – город сиюминутных увлечений. Рыдания и смех там ходят в обнимку как брат и сестра.
– Значит, на серьезность отношений и рассчитывать не стоит?
В словах Ильича прозвучала легкая подначинка.
Но и ее уловила Землячка.
– Но «увлечение» и «развлечение» хотя и имеют там один корень, но живут в разном значении.
Он отметил про себя определение «живут».
В ней тоже жило что-то противоречивое девичьему естеству.
Не родилась же она с соской, на которой было написано «революция».
А как это смешно бы было – пустышка с таким словом.
Ведь от него, как сказал один священник, будь оно рождено вместе с человеком, повяли бы цветы Эдема.
– Осторожничать в нашем городе, – продолжила Землячка, – значит навлечь на себя подозрения всех, кто на них только способен.
– Значит, риск ваш вечный спутник? – уточнил он.
– Нет, попутчик.
И она пояснила:
– Только в Одессе знают разницу между этими двумя понятиями.
– Ну а каков у вас рабочий класс? – поинтересовался Ильич.
– Галдежный, – ответила она.
Ленин чуть прибавил косинку к своему взору.
– И о чем же он галдит?
И этим как бы обезоружил ее от мысли, что он не знает этого слова.
Разговор, примерно, такой:
– «Когда же будет так, как могло бы быть».
И когда вдруг подумаешь, что это и есть момент, чтобы открыть им глаза…
Она подзадумалась.
– Они начинают говорить совершенно о другом? – попытался угадать Илиьч.
– Как это не прискорбно, но именно так. Причем делают вид, что до этого и не пытались сетовать на жизнь.
Но есть и такие.
И она стала декламировать неведомо чье стихотворение:
Мы разносим по трюмам угрюмость,
Мы