Мания. 2. Мафия. Евгений Кулькин
знайте, что испорченность собственной натуры – ваше главное достоинство».
Где-то, читал Оутс, выходит газета с названием «После суда». Наверно, она пишет о заключенных. Что-то подобное надо издавать и в ЦРУ. Для тех, кто пережил жизненный кризис, проклял несовершенство системы, продрался сквозь сито наблюдательной комиссии, следящей за его психикой, и как провинившийся перед обществом и дальше пошел пребывать в изматывающей душу гражданской апатии.
И это все ждет-поджидает его. Пока он блюдет чьи-то интересы, худо-бедно держит подконтрольность над тем всем, что ему поручили, выполняет свой моральный долг и, главное, имеет шанс на успех, до тех пор за ним соблюдается тот социальный статус, который послужит основой однажды оставить его в покое.
А пока надо больше и больше совершенствовать формы удовлетворения противоречий, вгрызаться в анализ событий, гасить в себе приверженность к идеалам и помочь поставить на колени у паперти кормящую весь мир Россию.
Тем временем из Нью-Йорка, где они чинно отобедали в компании журналистов, которым обычно заказывают политику, они снова зарулили в аэропорт.
И опять никто не сказал, куда на этот раз несут их черти. Да Оутс уже отвык любопытничать. Он устроился у окна с газетой в руках и там неожиданно натолкнулся на сообщение, что некий праздный любитель неба мистер Майк Хог решил совершить впервые в жизни затяжной прыжок с парашютом. Покойному было сорок семь лет.
Оутс похолодел.
«Убили! – пронеслось в сознании. – Но за что?»
Он знал, как после смерти Карлы он боялся высоты. И – вдруг…
– У меня в Москве есть один знакомый, – тем временем точал Дитлер, – его фамилия Грамолин. Так, видимо, он получил это прозвище как алкоголик. Всегда говорит одно и то же: «У тебя там грамольки нету?»
Самолет приземлился в Лос-Анджелесе.
5
Лос-Анджелес встретил их влажным теплом. Ветерок слегка играл в вихрах пальм. Океан дышал широко и вольготно.
Оутс любил Калифорнию. Тем более что в Санта-Барбаре жил его один родственник, в Анахайме – второй. И с тем и с другим он не виделся целую вечность. А в Сан-Хосе обитал психиатр Николя Дрю – милый такой француз, умеющий готовить кофе по-турецки.
Но Дэвид знал, что даже тут, в Америке, он себе не принадлежит, потому неведомо, как им распорядятся его хозяева. Может, вот так же, как Хога, заволокут в небо и бросят оттуда без парашюта.
У самолета их встретил крытый фургон.
Из тех, кто роился вокруг, Оутс знал двоих – полковника Джеймса Хардуэя и капитана, выходца из Австралии, Эдриана Игла.
Остальные явили собою некую серую толпу.
Когда расселись, чтобы ехать, Дитлер сказал:
– Лос – по-немецки – «давай». Интересно, чего мы тут кому-либо должны давать?
– Скоро узнаете, – с улыбкой пообещал Джеймс и, придвинувшись к Оутсу, спросил: – Вы дружили, да?
И Дэвид понял, что полковник говорит о Хоге.
– Он был хорошим парнем, –