Мания. 2. Мафия. Евгений Кулькин
собой национальный флаг?
Оутс c грустью выключил видеозапись.
Он знал, что такое образование в бою. Еще никто ничему не научился, когда личный стиль на глазах терпел крах. Нужно быть вовремя на своем месте, к тому же тонко вводя как оружие профессиональное лицемерие. Бой – это умение ошибаться так, чтобы сбить с толку противника. А там – уж как распорядится судьба. Понравятся ли ей твои иллюзии или она отвергнет их как личное насилие.
Потому перед глазами Оутса прошла обыкновенная клоунада. Но зачем на нее пошел русский? Ведь ему-то, по всему видно, яснее ясного, что победить невозможно с помощью, пусть даже американского, флага.
Как это не смешно прозвучит, но Оутс поймал себя на ощущении, что соскучился по России. Как мечта грешника – пусть неизвестными средствами, но в итоге попасть в рай, так и Дэвид в масштабе пережитых им перипетий улавливал доминирующий ностальгический мотив. Там был чужой праздник глупости, но он был живой. Он исходил из непостижимой красоты народных сказок и без всякого снисхождения высмеивал своих – даже зело гневных – правителей.
В России привыкли, идя по бездорожью, подразумевать, что впереди укатанный путь. И глухо ропщут там только те, кто не может со всеми почувствованиями ощутить себя истинно русским. Кто еще верит в невозможность, что где-то на земле предков есть некая бабушка, которая сколотила состояние, чтобы вручить ее своим свернутым в улитку внукам.
Некоторым, кто в конечном счете понимает, что пора перестать быть смешным и поменять гениальные фантазии на грустные вопросы: нужен ли ты бабушке, не умеющей умереть без благородства, тебе ад-ресованного? А существует ли на земле обетованной та бабушка вообще? Может, это мозговой оргазм, оплодотворенный негодяйством?
В Москве на правах обывателя Оутс чувствовал себя более комфортно, потому как не видел фальшивого народного ликования – оно уже ушло в прошлое, там никого не бросало в объятья незнакомых людей. И каждый, кого порой пришлось о чем-либо спросить, старался остаться неназванным.
И все же где-то внутри, под спудом, существовали, политически сказать, и национальная воля, и общественное сознание. Хотя никто не рвал на груди рубахи, кричал, что иного пути он не приемлет.
Как-то один журналист пожаловался, что его преследуют безучастность и апатия. «Знаете, – сказал, – кажется, что из праздника ушла жизнь. И разрозненный мир предстает в чем-то зоологическом, и грустный комментарий ко всему происходящему уже не остановит ужас крови».
И Оутс тогда не сознался, что то же самое об Америке ощущает проще и грубее. Хотя социальная поверхность там, как океан в штиль. Только чуть бризует, поколышивая взор, который брошен на эту поверхность.
Хорошо познавшие прошлое, ведшие безюморные длинные беседы, не пышели антисоветской злобой, в положительном тоне ведя разговор обо всем, что касается России.
Но умонастроение, как правило, скрывает первичные порывы, и малодушный национализм теряет свой охранительный статус. И все, словно единственные наследники