Люби навсегда. Юрий Окунев
роли поменялись скоро:
Теперь не я был в тупике.
Я видел, как у дирижера
Дрожала палочка в руке.
В меня растерянно уставясь
И не пытаясь скрыть испуг,
Сам сатана и доктор Фауст,
Как статуи, застыли вдруг.
Но тут же я на поле боя
Понес решительный урон,
Как явствует само собою,
Я был на место водворен.
…Так я присматриваться начал
К оттенкам споров и обид.
И выглядел уже иначе
Актерский закулисный быт.
Он показался в новом свете.
Мне это причиняло боль.
Артисты ссорились, как дети,
Как лакомство, делили роль.
…Мы с братом через щель забора
Высматривали, как идут
Походкой гордою актеры
На праздничный, но тяжкий труд.
Вот проплывают балерины
С привычной живостью невест.
Их жизнь, как вечные смотрины,
Им никогда не надоест.
А вот знакомые фигуры.
Мне их немудрено узнать.
То мой отец,
усталый, хмурый,
К театру провожает мать.
Мне голос слышится тревожный,
В нем нотки нежности, тоски:
– Не простудись,
будь осторожней.
У вас там вечно сквозняки!
Он вслед посмотрит ей печально
И, будто для нее одной,
Вдруг улыбнется нелегально,
В душе гордясь своей женой.
Да, жизнь в семье прошла не пусто.
И ту семью я назову
Союзом жизни и искусства,
Кончая первую главу.
Двор
Вновь вспоминаю детства дни я:
Мелькали в тишине двора
Учителя, врачи зубные
И оперные тенора.
Здесь жил педолог-лжеученый
И скромный чистильщик сапог.
Прав избирательных лишенный,
Здесь нэпман свил свой уголок.
Над сонмом дней, страстей, занятий,
Общественных и личных сфер,
Над всем царила тетя Катя —
Надменный милиционер.
Гроза мужчин и недотрога,
В ней все заметно: статность, рост.
Красавица в наряде строгом
Походкой твердой шла на пост.
Она считала лишней просто
Кокетства женского игру.
И соответственную росту
Носила гордо кобуру.
Кто из мужчин не отупеет,
Замри и лучше не гляди.
Казалось, лопнет портупея,
Сдавив карманы на груди.
Она сильна была в науке,
В той, что велит без лишних слов
Скрутить у хулигана руки.
Как свяжет, скажет:
– Будь здоров!
Подмоги ближних не просила,
Не шла на штурм мужских сердец.
– Вот это да! Вот это сила! —
Все восхищался мой отец. —
Что хватка, что осанка! Любо!
Артистке хрупкой