Избранное. Том 2. Художественные очерки и заметки. Василий Макеев
что мне скоро в Союз писателей вступать, и забоялся.
А тут под ногами художникова собачонка крутится, Мечтой звали. Худая, голодная, забытая, словом, пропащая. Ну, свежевать я с детства умею, и пожалел ее в сараюшке…
Когда мои приятели заявились, то еще на веранде руками плескать начали: «Мясом пахнет!» Как, мол, и откуда? Да у Федина, говорю, позаимствовал, сами знаете, какие у него кролы богатые водются. Они меня качать на радостях!
Ну, выпили мы, закусили как следует и разбрелись спать от сытости по углам. К вечеру художник проснулся, глядит – вокруг мослы мясные валяются.
«Собаку покормить, что ли?» – задумался он, собрал мослы и стал звать, губы вытянув трубочкой:
– Мечта, Мечта! Где ты?
А я ему из своего угла отвечаю:
– Ты свою Мечту в руках держишь!
Даже из этой то ли смешной, то ли жестокой фантазии явственно видно, что из Александра Максаева мог бы выработаться оригинальный прозаик, к чему неоднократно призывали его мы с Иваном Даниловым. Он послушно написал пару-тройку рассказов, но небесного подъема от них так и не испытал.
Ушел из жизни в октябре 1991 года синеглазым удалым поэтом, когда вовсю по скверам и переулкам мел и хороводил цыганский листопад…
Не от этой ли желтой грусти
Скорбь лазоревого цветка
И очей голубые устья
Глубже чистого родника?
2000
«Летел голубь через сад зеленый…»
Мы любили с ним на посиделках в кругу закадычных друзей потанакивать эту немудреную жалостливую песенку, от которой обливались горючими слезами наши прабабушки казачьего рода-племени:
Летел голубь через сад зеленый,
Сел калинушку клевать.
Любил-жалел парень девчонушку,
Потом начал забывать.
Она его взяла отравила,
Потом начала пытать…
У Ивана увлажнялись глаза за толстыми очками, и он мнился мне то обреченным голубем-витютнем, то отравленным неухоженным ухажером. Кто бы мог знать, что по жизни так оно и выйдет?
Начали шалберничать мы с Иваном в 1966 году на квартире у Федора Сухова, в ту пору беззаветного волгоградского поэта, ценимого талантливой литературной молодежью. Сухов на продымленном дырявом диване дочитывал въедливо первую даниловскую повесть «Февраль – месяц короткий», впоследствии знаменитую, Иван переживал, а я к нему приглядывался. И этот пригляд длился без малого тридцать лет…
Мало сказать, что мы были друзьями или соратниками по борьбе за воссоздание казачества, ибо относились к сему с достаточной долей здорового цинизма.
Наверное, никогда у меня не будет столь пристрастного друга, который в глаза мог заявить: мол, нацарапал ты дерьмо и ахинею, но тут же на память процитировать одобрительно несколько строчек.
В этом был весь Иван Данилов. Ерник, бабник, охальник – и в то же время тончайший лирик и один из великолепных русских