Последний станет первым – первый станет последним. Алексей Сыровежкин
приём пищи это чьё-то убийство, загубленные жизни это наша еда,
Образы скотобоен, затравленных зверей и бездомных являются, затемняют глаза,
Не могу видеть мертвечину, не могу выйти из дома, ничего не ел со вчерашнего дня,
Пускай и дальше мучает голод, но я мечтаю о том, чтобы не есть больше никогда,
Пока в голове гниют образы прошлого и подступает очередной безумный приступ,
Не осталось сил, я дрожу, парализована воля и с реальностью связь теряется быстро!
Они ползают по мне, я чувствую, как в плоть вгрызаются их жадные глотки,
Повсюду их личинки, и эти твари причина моей многодневной чесотки,
Эта ночь не закончится, какой-то шорох и движения осветит луч первый,
И кажется, будто в дальней части комнаты ползают огромные белые черви!
Я в объятиях ужаса, изучаю его на себе, чудится, будто пригвождён к кровати,
Не могу пошевелиться и в отчаянье повторяю: «Пожалуйста, хватит!»
Но спасительное утро убедит в том, что нет никого со мною рядом,
И не даст усомниться в том, что это достойная плата
За те чувства, что никогда не познают потреблядские уроды —
Отказ от всяческих надежд есть настоящая свобода!
Почерк неразборчивый и мелкий,
Всё это не является подделкой,
И я прошу предать нашедшего
Огласке эти записки сумасшедшего…
Я просыпаюсь поздно и думаю – почему же шторы никто не открыл?!
Как будто специально, чтобы не видеть мерзких человеческих рыл,
Из этой грязной преисподней не взлететь мне без крыл,
И великого ничего не добиться, как бы землю носом не рыл!
Мне не дано стать другим, поэтому можете гордиться собой,
Хозяева жизни, что с насмешкой меня растили на убой,
Столько лет я не знал ничего, кроме разочарований и обиды,
Чувствовал себя быком, которого готовят к праздничной корриде,
И постепенно во мне произошло личностей растроение,
Всего светлого во злобе растворение, и надежды нет давно на исцеление!
Во мне непрерывно сражаются разные образы – я гуманист и мизантроп,
И, как это может быть одновременно, понять не сможет мой психиатр-остолоп!
Так тяжело сохранять спокойствие среди этого тупого зверья,
Но они меня вздумали учить, и это было зря!
Я столько лет недоброжелателей убиваю и расчленяю сам,
Себе оставляю сердца, а остальное скармливаю псам,
Прости, я не верю религиозным байкам, чудесам,
Зато я повинуюсь звучащим в моей голове голосам!
Почерк неразборчивый и мелкий,
Всё это не является подделкой,
И я прошу предать нашедшего
Огласке эти записки сумасшедшего…
Этот мир утонул в моих слезах, здесь повсюду мокро,
Весна стучится в дверь и смотрит в мои окна,
А в комнате повсюду тел фрагменты и нечётки линии,
Среди этих выпотрошенных останков я достиг идиллии.
Или