Морфин. Фантом любви. Ром Амор
три минуты до шторма…» – понял я и, пытаясь успокоить вздымающуюся во мне бурю, добавил: – Она не продается.
Мужчина поглядел на меня своими черными глазами, большим и указательным пальцами левой руки поправил чёрно-серые усы сверху вниз, а затем вернулся взглядом к полотну.
– Я даю за нее десять тысяч.
– Вы не поняли, она не продаётся, – я попытался откашляться, чтобы унять дрожь в голосе.
– Нет, – он поглядел на меня через плечо, – это вы неправильно поняли. Я говорю о десяти тысячах долларов.
Я сжал края губ и стал вровень к нему, заглянув в лицо: кто же этот мужик, что готов заплатить за одну мою картину многомесячную выручку рядового художника? Он сперва ответил мне таким же взглядом, а после мы, словно по команде, повернулись к картине. Я не знаю, что он рассмотрел в этом сочетании красок и моих страданий. Мне не догадаться, почему и для кого он готов был выложить весьма приличную сумму. Я знал лишь одно – я не могу так просто с ней расстаться. В молчании я смотрел на картину и видел там только себя и свою возлюбленную на краю пропасти. Я переживал те же чувства, взывая о помощи к единственному и последнему лучу света, струящемуся с небес. Я вспоминал, как мы бессильны перед стихией, перед природой и небесами. Перед силами, что подглядывают за нами из-за туч и бросают нам жребий выбора.
– Картина не продается, – медленно ответил я.
– Тогда, что она здесь делает? – как спичка вспыхнул мужик и тут же погас, назвав новую сумму в двенадцать тысяч.
– Нет, – снова отказал я.
– Пятнадцать…
– Мне жаль.
Мужчина непонимающе смотрел на меня, по сторонам на других торговцев, на другие картины, потом снова на меня. Он не сдвинулся с места и хотел что-то сказать, но я сделал это первым:
– Возможно, вас заинтересуют другие мои картины?
– Вы их создатель?
– Да.
– Тогда, думаю, для вас не составит труда нарисовать что-то подобное еще раз. Я ценю ваши другие работы, но хочу приобрести только эту.
– Понимаю, – как будто провинившийся мальчишка я опустил глаза, – но не смогу.
– Что не сможете? – он нахмурил брови, пытаясь расслышать мой тихий от сухости голос.
– Не смогу нарисовать еще одну такую…
– Вам мало, – я зря надеялся, что он прочувствовал всю важность этой картины для меня. Мужчина качнул головой и продолжил торг. – Пятнадцать тысяч, – он заинтересованно провел пальцами по своей бороде, испытывая мои принципы.
– Увы…
– Да черт побери, сколько же вы хотите за этот кусок живописи?! – он вспыхнул от раздражения.
– Я не смогу продать ее ни вам, ни кому-либо другому, – мои глаза все еще были направлены в пол.
– Понимаете, художники такие странные люди, – вмешался в разговор Геннадий Васильевич, – рисуют картины для других, а избавляясь от них, словно избавляются от самих себя. И проблема иногда состоит в том, что не всегда они готовы проститься с частью себя, какой бы