Чертово колесо. Михаил Гиголашвили
бес услышал шум борьбы, застыл в плюще и стал оттуда вглядываться в темноту. Хриплые рыки усилились. Он почуял аромат крупной смерти и неслышно стал красться вперед. На опушке две пантеры расправлялись с кабаргой: самец рвал оленя за ногу, а самка норовила перекусить горло. Жертва отбивалась. Но самец, урча, уже тянул из распоротого брюха связки дымящихся кишок. Бесу досталось терпкое и шершавое дыхание.
Через бурелом бес выбрался к разлапистым деревьям. Они всей семьей обступили прогалину и по-братски срослись ветвями. Он растянулся под ними, не обращая внимания на гудение корней, которые сразу же недовольно встрепенулись, когда он лег на них. То ли от яда, то ли от усталости, но бес чувствовал себя чужим в этих джунглях, где все избегают его, а он шарахается от всех. Хотелось лежать, не вставая. Слипались глаза. Он лежал без движений, хотя еды вокруг хоть отбавляй…
Так же мерзко было в ту ночь, когда он оказался проклят вторично и попал в плен к шаману. Он летел с шабаша в вечных снегах, где лед плавится от соитий, а в зобу спирает от спазмов. Всю ночь он мучил одну бледную немочь, доведя ее до того, что она под утро в исступлении бросилась с обрыва в пропасть. Наблюдая за нескладным полетом бедолаги, он даже ощутил что-то вроде жалости к ней. Полетел следом, хотел догнать, но она пропала из вида. Покружив над горным ручьем, бес повернул к своему лежбищу и летел до тех пор, пока вдруг не обнаружил, что его неудержимо засасывает воздушный омут, все сильней и сильней. И вот он камнем грохнулся в круг, нарисованный на земле. Шаман стоял возле круга, вытирал пот со лба, как будто только что носил камни или переложил очаг. Озираясь и не в силах выползти из круга, бес услышал приказ: «Через Барбале, с Барбале и во имя Барбале – будешь моим рабом! Айе-Серайе! Изыди из круга и следуй за хозяином!»
И тут же крепкая сила опутала его, выволокла из круга, потащила по ухабам и зашвырнула в пещеру, в шкаф, где ждали острый крюк и вечная ночь. Так наступило рабство.
Возясь в ветвистых корнях, укладывая так и эдак больное крыло, кружась, как больная кошка, и воняя прелой псиной, бес думал, что в шкафу было не так уж и плохо – тихо и спокойно. И свобода оказалась не столь приятной, какой чудилась из тьмы. И он в недоумении забылся, сквозь дрему чувствуя, как ноет избитое тело и угрожающе топорщится и вздыхает кора сумрачных гигантов».
– Неужели в этих дурацких джунглях все постоянно жрут друг друга? – с некоторой брезгливостью сказала Ната после чтения.
– А ты как думала? Побеждает сильнейший! – важно объяснил Гоглик.
Но она отмахнулась:
– При чем тут это? Существо рождается, растет, живет, а вдруг кто-то его убивает и жрет?.. Как же так?.. Почему?.. – Ей до слез стало жаль все живое на Земле. – Не мог, что ли, Бог придумать, чтобы никто никого не убивал? Значит, Он злой! Всё! Я решила – больше мяса есть не буду! Вообще! Мне противно! Пусть другие убивают и едят, а я никогда!
Гоглик смутился. Он не знал, что ответить, но, чтобы успокоить готовую расплакаться Нату, сказал:
– Надо было тихо сидеть у шамана в будке, а не таскаться