Уходит век. Борис Штейн
отжимались от кроватей, табуреток и от пола, швыряли и ловили медицинболы в кабинете лечебной физкультуры. Когда генерал Лебедь обронил фразу «упал-отжался», она мне пришлась впору, сам был в молодости таким «Упал-Отжался», как и все мои военные товарищи.
Здесь кстати сказать два слова о Мише Веллере.
Миша Веллер живет и писательствует в Таллинне. И он написал рассказ про меня, Бориса Штейна, моего дядю Александра Петровича, которого ни разу, разумеется, не видел, и про талантливого адмирала Арсения Григорьевича Головко, которому тоже не имел чести быть представленным. Между тем, Головко во время второй мировой войны грамотно командовал Северным флотом, обеспечивая, в частности англо-американские доставки по ленд-лизу. Всех троих Миша изобразил какими-то недоумками, жалкими и дрожащими: меня – от еврейской немощи, со скрипочкой (а у меня по жизни ноль слуха – какая скрипочка, Миша!), дядю – от холуйской услужливости перед адмиралом, адмирала же Головко – от алкоголизма. А ведь Арсений Григорьевич вел здоровый образ жизни и был театралом.
Что касается меня, то конспективно он как бы заявил мне: «Ты, во-первых, еврейский хилый слюнтяй, если что и можешь, так это играть на своей еврейской скрипочке. Во-вторых, жалкий недотепа, а в-третьих, вообще говно». Это мне показалось довольно странным, потому что при личном, довольно близком знакомстве Миша ничего такого не высказывал, напротив, выражал уважение и благодарность за всякого рода помощь, хвалил в газете «Вечерний Таллинн» мою автобиографическую, по сути, флотскую книжку «Отплытие», и когда ел хлеб в моем доме, всегда говорил «спасибо».
Так почему же вдруг?
И, собственно, за что?
Сначала я хотел подать на Мишу в суд – вместе с сыном прославленного адмирала. Но сразу не собрался, а потом остыл. И понял, в чем дело. Я понял гак, что Миша персонального против меня ничего не имел. Но ему, как писательствующему тайному супермену катастрофически нечего было описывать. И тут он вспомнил меня, которого, слава Богу, уже не было в Таллинне. Небылицы, которые я, смеша компанию, придумывал про себя, Миша принял за чистую монету, вернее, за чистые монеты, из которых можно рационально соорудить капиталец. Правда, все рассказанное мною было юмором и анекдотами, а вышедшее из-под его трудолюбивого пера – пошлостью и ложью, но он этого не учел или просто не понял, а уж наврать не постеснялся.
Эх, Миша, какой же ты оказался пакостник! Тебя пустили в клуб порядочных людей, а ты для самоутверждения нагадил на паркете.
Осколки фаланги моего большого пальца срослись, и я, правда, с палочкой, вернулся на родной крейсер. Надо сказать, что в это время в радиотехнической службе крейсера произошли изменения: начальника РТС перевели на Дальний Восток, и на его место временно назначила меня. Я даже помню номер моей новой каюты – 13. На двери висела штатная табличка: «Начальник РТС». Это была просторная одноместная каюта; к моему возвращению ее вымыли, проветрили, на оргстекло письменного стола заботливо