Мы, домовые. Далия Трускиновская
раздавила, – сказал хозяин. – Погоди, я достану…
– Моя помада!
Тут только Прохор понял, куда загнал патрончик зловредный Персик. А вот как коту удалось приподнять край ковра – это он даже не пытался уразуметь.
– Помада – из сумки? – зловеще прошептал Феоктист Степаныч. Догадался!
– Ну!.. – огрызнулся расстроенный Прохор.
– Говорил же – за котом следи!
– Да кто ж его, кота, разберет?!.
– Прохор! – строго сказал Феоктист Степаныч. – Ежели тебе должность не по нраву – пути-дороженьки открыты!
– Да по нраву, по нраву! – Прохор немедленно опомнился. Дураком непроходимым нужно было сделаться, чтобы от такого хлебного места отказаться… с одной, то есть, стороны… А с другой – вот еще проведает Феоктист Степаныч про разборку с образцовым сумочным Гаврюшей, черти б его драли, и окончательно уразумеет, что не того на службу принял…
При одной мысли о Гаврюше Прохору тошно делалось. И он понимал, что таких знакомцев среди сумочных встретит немало.
Мысль о Гаврюше так преобразила физиономию Прохора, что Феоктист Степаныч принял ее выражение за полное и безупречное раскаяние.
– Смотри у меня! – пригрозил домовой дедушка.
Но раз уж пошла служба наперекосяк, то должно случиться и что-то совсем дикое. Прохор не то что нюхом – задницей чуял, что главная неприятность еще впереди. И понимал, что лучше бы прямо сейчас раскланяться с Феоктистом Степанычем, честно признав, что в сумочные не годится, а тот бы ему, глядишь, и рекомендацию хорошую написал на радостях, что от такого подарка избавился.
Но Прохор оголодал.
Он всего-навсего хотел подкормиться. Если бы ему вместо колбасы и кошачьего корма предложили работать за пшенную кашу с растительным маслом, слегка лишь приправленную лучком, он бы согласился, он был непривередлив! Каша, это он знал твердо, еда мужская – так что и капризничать нельзя.
В общем, остался он в сумочных и безнадежно старался соответствовать занимаемой должности до вечера следующего дня – когда хозяйская ручка кинула в сумку полдюжины пестрых квадратных пакетиков и исчезла. Поспешила на кухню, где ждал с горячим ужином хозяин.
Прохор, ворча, вылез и стал их складывать стопочкой. Но не надо было ему читать, что написано на квадратиках. Но вот прочел и уже готовую стопку гневно и яростно брыкнул ногой.
Это оказались дамские гигиенические пакеты.
Большего унижения Прохор и вообразить не мог. Прикасаться руками к этакой дряни!?!
Он не был женоненавистником. Но, как всякий нормальный мужик, полагал, что незачем ему знать все эти бабьи секреты. Будь он человеком и смотри он рекламу разнообразных интимных штучек по телевизору – выкинул бы телевизор из окошка, не иначе. Но он был Прохор Терентьевич из рода овинников, простая душа, да еще с нервишками на взводе от бездомного и голодного своего житья.
Прохор схватил пакетик и неожиданно легко разодрал его пополам.
Если бы хоть пришлось над ним потрудиться!.. Прохор