К западу от Эдема. Зима в Эдеме. Возвращение в Эдем. Гарри Гаррисон
боль становится ноющей. Зрение отказывало ему, но сильные прохладные руки, поддерживавшие его за плечи во время питья, могли принадлежать только Инлену<. Сиделка, думал он, постоянная сиделка. Он расхохотался от этой мысли, не зная почему, вновь теряя сознание.
Наконец пора безвременья закончилась – однажды он вдруг понял, что пришел в себя, но не имел силы даже пошевелиться. Его не держали, не связывали – ужасная слабость сковывала его. Он понял, что может двигать глазами, но и они болели – от попытки невольно хлынули слезы. Рядом сидела Инлену<, уютно устроившись на хвосте. Она с безмолвным удовольствием глядела в никуда. Керрик ухитрился с огромным трудом выдавить из себя слово «вода» – и был не в состоянии пошевелиться, чтобы произвести необходимые телесные движения, означающие, что следует принести некоторое количество воды. К нему обратился глаз Инлену< – она обдумывала единственное слово. Наконец желание его стало очевидным даже ей, она пошевелилась и отправилась за тыквой.
Керрик поперхнулся, закашлялся; обессилев, откинулся на спину в полном сознании. У входа зашевелились. В поле его зрения вплыла Акотолп.
– Неужели он заговорил? – спросила она. Инлену< ответила утвердительным жестом. – Очень хорошо. Очень хорошо, – сказала ученая, нагибаясь над ним.
Керрик заморгал, когда ее жирная физиономия с обрюзгшими щеками, словно полная луна, появилась перед ним.
– Ты должен был умереть, – с легким удовлетворением произнесла она. – И ты умер бы, не окажись меня с вами. Покачай головой, чтобы видно было, как ты мне благодарен за это.
Керрик умудрился изобразить легкое движение челюстью, и Акотолп удовлетворилась.
– Ужасная болезнь, она поражает весь организм. Эти нарывы на твоей коже – одно из ее проявлений. Фарги боялись к тебе прикоснуться. Глупые, они не понимают, что такие инфекции не передаются от вида к виду. Поэтому мне пришлось самой ухаживать за тобой. Весьма интересно. Если бы мне уже не приходилось работать с теплокровными устузоу, в твоей печальной участи не стоило бы сомневаться.
Рассуждая вслух, Акотолп меняла повязки на его теле. Боль была не сильной, не такой, как прежде.
– У некоторых пойманных устузоу эта болезнь протекала в более легкой форме. С детства выработанные антитела. У тебя их не было. Я полностью выдавила кровь из одного больного, приготовила сыворотку – и все. Работа окончена. Теперь ешь.
– Как долго?.. – выдавил Керрик.
– Долго – пища? Долго – антитела? Тебя еще лихорадит?
Керрик сумел сделать знак времени.
– Поняла. Как долго ты болел? Очень долго. Я не следила. Это не важно. Теперь выпей это. Тебе нужен протеин. Ты потерял треть своего веса. Это великолепное мясо, энзимированное в жидкость, великолепно переваривается.
Керрик был слишком слаб, чтобы протестовать. От отвратительной жижи его выворачивало наизнанку, но он все-таки протолкнул в себя несколько глотков. А потом, обессилев, уснул. Это был кризис. Он выздоровел, надо было набираться сил. Кроме толстой ученой, его не посещал никто, да он и не желал никого видеть. Воспоминания о тану,