Мушкетёры Тихого Дона. Владимир Алексеевич Ерашов
тут вот оно, что… – протянул Захарий и саркастически припод-няв бровь, насмешливо посмотрел на Ермолайку. – и иде ж та «красна девка» ныне обретается? Неужто ясыркой в ногайском полоне томится? А можа где поближе, например, в княжьем тереме, аль и вовсе… – И с этими словами Затёс кивнул головой в сторону постоялого двора Бонашкина…
– Более чем прозрачный намёк Захария Затёсина вызвал у Ермолайки, вдобавок к предательскому румянцу на щеках, ещё и гулкое сердцебиение. Ведь он-то по простоте своей душевной полагал, что его тщательно скрываемые воздыхания являются для окружающих полнейшей тайной, а оказывается, что вовсе нет. Это только простодушный Опанас, так тот действительно ничего так и не заметил, а наблюдательный и склонный к анализу Затёс, вкупе со специалистом по женскому вопросу Карамисом, уже давно вычислили сердечную неравнодушность Дарташова к молодой и красивой хозяйской жонке. Да еще задолго до памятной сцены в хозяйской избе с истцами, по одним лишь тайным взглядам Костянки, со стопроцентной уверенностью установили, что неравнодушность эта вполне обоюдная…
Так что не зря хитрющий Карамис задал вопрос о «красных девках», как о главном мотиве Ермолайкиного похода на ногаев. Ведь знал же, бестия, что именно спрашивать…
Совладав с собой с помощью глубоко нутряного дыхания и, тем самым сумев быстро восстановить как ровное сердцебиение, так и природный цвет лица, Дарташов совершенно спокойным голосом изрёк:
– Скрывать не буду… есть в сём походе и моя личная корысть, и связана она с одной жонкой, которая для меня есмь дорожее и краше всех на энтом белом свете… Но не то главное. Не токмо того ради вы пойдете со мною головы свои казачьи под татарские сабли подставлять. Не токмо… и паче всего, правы вы в том, что зело доброго Дувана мы там навряд ли сыщем. Но одно могу обещивать твёрдо, что славы и воинской доблести для нас в сём походе будет хучь отбавляй. Потому как… – и при этих словах Ермолайка опасливо стрельнул глазам по сторонам, после чего, понизив голос до шёпота, продолжил. – Деяние, что нам надлежит свершить, идёт супротив Модески окаянного, а значица в пользу государству рассейскому и… княгини Анны… а паче того, что сказано, гутарить про это мне больше никак не мочно… Даже и не просите…
– Та-а-а-к… вот таперича понятно… – протянул Затёс – Ну что, браты-бузотёры, послужим супротив Модески во славу русскому государству и за ради чести нашей княгини?
– За ради чести княгини и за славу русскую, оно конечно можно. Тем паче, что супротив Ришелькина, токмо… – при этих словах Карамис запнулся.
– Ну, Карамис, что же тебя зараз смущает?
– Токмо то, что ежели нам в степи с ришельцами доведётся стренуться, то биться-то с ими ужо до крови придётся не жалея живота свово и ихнего, и стрелами по ним стрелять не со свистульками, а с калёными наконечниками. Сиречь придется кроволитие русское проводить и душегубство православных учинять, а сие есмь грех великий!
– Да, прав ты, Карамис, оно конечно, грех то