Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках). Игорь Николаевич Макаров
всего точных, но не смертельных, отвлекли лётчика от других целей. Он переключился на злую зенитную установку, точнее на отца и отцовскую машину. Честно сказать, что он зря это сделал. Самолёт сделал несколько заходов на машину, но был встречены плотным огнём из пулемётов, и пули насверлили в его боках много новых дырок, но он не унимался. Честно сказать, зная итог, зря он упорствовал, но и отцу его упорство стоило негнущегося до конца жизни указательного пальца.
Что произошло? Один из «Максимов» установки заклинил. Перекосило патрон в патроннике. Отец в горячке ковырнул его пальцем и ковырнул его удачно, а, скорее всего, неудачно. Патрон выскочил, но затвор отсёк у него палец. Правда, скоро самолёт улетел. Отец, перевязав руку, двинул к медикам, которые были всегда при штабе. На его просьбу пришить его, те только хмыкнули, добавив, что они больше отрезают, чем пришивают и послали его подальше на передовую, точнее к своему пулемёту
Подальше? Дальше произошло невероятное. Он срезал ветку, благо дров в Карелии хватало, расколол её на плашки, приставил обрубок пальца и просто примотал его к остатку пальцу. Видимо квалифицированно он это сделал. Палец прирос! На что отец философски заметил, что на войне никто не болел и выздоравливал на ногах. Впрочем, это его взволновало не меньше самого боя.
Вернёмся, однако, к драчке. Драчка видимо была прилична, поскольку по прошествии стольких лет отец вспоминал этот эпизод достаточно эмоционально. Это было противоборство, а не игра в русскую рулетку. Отец чувствовал, что он выиграл. Он видел лицо лётчика. Тот струсил. Скорее всего, это был не единичный случай. Самолётов было много, штабов мало, и не всегда их вылавливали на дорогах, а вне наступления штабы стоят на месте и все сторожат не только небо, но и сами штабы вельми зорко.
Только не считайте, что у летуна стало нехорошо на душе или совестно, так что, дав несколько очередей по машине, он смотался восвояси по добру по здорову. Смотался он не по столь высоким, а приземленным, меркантильным соображениям. Самолёт его превратился в сплошное решето и до своей землицы он не дотянул. Точнее до передовой. Загремел костями менее, чем через километр, от того места, где пересёкся с моим отцом.
По словам моего которого, в нём насчитали более пятисот дырок. Правда, я это знаю со слов брата, а он мне рассказывал только про палец.
Дуршлаг не летает!
Когда из своих щелей и нор выползло дивизионное начальство. Точно никто из них из своих пистолетов в самолёт не палили и команд не отдавали, так что решили наградить его. Об этом самолёте в наградном листе не упомянули. Хрен знает, куда он улетел, может, кто-нибудь в него стрелял ещё? Вот тогда, наверняка, вспомнили они и про кучу финнов в гольной апрельской снежной каше, что соштабелевал мой отец со товарищами, не добиваясь уважения начальства. Поверьте, ему было не до наград и того, что там ему нарисует начальство.
Впрочем, пусть они кашу снежную и не хлебали, но и их погнало начальство вперёд, как и всю дивизию, как