Призрак нации. Русский этнос в постсовременности. Андрей Столяров
рисками, является исключительно добровольным и потому наращивает бонусный капитал спасения.
Это метафизическое различие было структурно и мировоззренчески закреплено в XI веке после раскола христианской церкви на западную и восточную. В полном соответствии с доктриной императора Иоанна Цимисхия (провозглашенной, правда, несколько раньше), который, в свою очередь, разделил сферу законности на «небесную» и «земную»: одна заботится о душах людей, другая – об их телах[11], католическая церковь взяла себе «земную» законность, а православная церковь – «законность небесную», иначе говоря – справедливость. В течение значительной части Средневековья римские папы обладали чрезвычайно высоким авторитетом в делах светской власти. Они разрешали споры императоров и королей, утверждали границы владений и международные договоры, прекращали войны, благословляли браки, осуждали или, напротив, поддерживали политику государей, признавали или не признавали легитимность европейских династий. Буллы и энциклики пап считались обязательными для исполнения. На светских земных законах лежал, таким образом, отблеск Божественного волеизъявления.
В России дело обстояло иначе. Оставшись в византийской традиции, где церковь являла собой единое целое с государством, образуя так называемую симфонию, русская православная церковь не обрела, в отличие от католической, источника светской власти. Русские патриархи могли в зависимости от обстоятельств иметь большее или меньшее влияние на государственные дела, могли что-то в действиях власти открыто или тайно не одобрять, но не могли издавать законы, вторгающиеся в светский мир.
Произошло принципиальное размежевание: «земные законы» в России принадлежали исключительно государству, ответственность за них несло только оно, а церковь, пусть даже поддерживая государство, следовала «законам небесным», которые, естественно, отличаются от земных. Или она, по крайней мере, напоминала, что такие законы в высоких сферах все-таки существуют. Русский поэт имел полное право воскликнуть: «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! / Есть грозный суд: он ждет; / Он не доступен звону злата!»… То есть апеллировал он как к высшей инстанции не к власти земной, которая преходяща, а к власти небесной, пребывающей вечно. Это, заметим, совершенно иной архетип, иная константа сознания, рождающая, в свою очередь, совершенно иные образцы социального поведения.
В результате сформировались три разных пути инсталляции законов в реальность и, что не менее важно, три разных способа отношения к ним. Первый путь – американский. Первопроходцы, в основном религиозные диссиденты, заселявшие Новый свет, приходили на пустынные земли, где никакой власти не было, сами создавали себе законы и сами учились их соблюдать. Источник законов – народ. Второй путь – европейский. Пустынных земель в Западной Европе практически не было, но здесь, как мы уже говорили, произошло разделение светских и церковных властей. Между
См. об этом: Медведев И. П. Правовая культура Византийской империи. – СПб.: 2001. С. 72–73.