Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том I. Лев Гомолицкий
обзор настоящего момента в зарубежной русской поэзии – явилась ответом на прошлогодний конкурс, внося коррективы в создаваемую им картину. Можно предположить, что составлена она была частично из материалов журнала, над которым Витязевский работал с Гомолицким осенью 1929 года и который не вышел, как заявлено было, из-за того, что материалы погибли во время львовских уличных беспорядков. О том, что составитель готовил Сборник самолично, свидетельствует недоуменное письмо одного из авторов, включенных в книгу – Лидии Сеницкой, сообщившей, что ни разрешения на эту публикацию она не давала, ни пая на нее не вносила[199]. Это заставляет подозревать, что выход журнала сорвался не столько из-за бесчинств уличной толпы, сколько из-за того, что Гомолицкий и Витязевский не могли уладить редакционных разногласий, и Витязевский выпустил книгу сам. Спустя много лет, в польский период, Гомолицкий с неприязнью вспоминал это издание, сетуя на то, что стихи его там появились без его позволения.
Несмотря на небрежности и следы поспешности в книге, нельзя утверждать, что Витязевский не имел квалификации для ее подготовки. Он первым, в сущности, стал собирать сведения о русских поэтах, работавших в разных районах страны, и одновременно с выходом антологии опубликовал исторический очерк русской поэзии в Польше[200]. Позднее, в 1937 г., после выхода парижского сборника Якорь, ретроспективную антологию русской поэзии в Польше выпустил Гомолицкий.
Предварявшая в Сборнике подборку Гомолицкого авторская преамбула отличалась крайней сдержанностью и скупостью на фактические детали:
Я был еще мальчиком, когда началась революция и мой отец внезапно лишился имущества, почестей и привилегий. Но я бессознательно почувствовал не огорчение утраты, а освобождение от тяготевших уже и надо мною суда и ненависти тех, кто в прежнем мире не были господами положения. С этих пор никакие лишения нищеты и страдания грубого труда и унижения уже не пугали меня, очищающим искуплением за всю среду, в которой прошло мое детство. Став же свободным, я ощутил себя господином своей жизни, и тогда впервые проснулось сознание, что есть настоящая, разумная и вечная жизнь, не вмещающаяся в рамки моего существования. И пришла первая огромная и потрясающая любовь – п. ч. моею первою любовью был – Бог. Она дала мне твердость, оградившую чистоту от чужой злой воли и своих недодуманных поступков, и определила направление всей моей последующей жизни.
Это та часть меня, которая м.б. интересна каждому и потому является единственною настоящею биографией. Всё же остальное есть только бесконечная вариация человеческой трагикомедии[201].
Она находилась в резком контрасте с заметкой Витязевского, где серьезные и важные положения были скрыты под маской балагурства:
Прежде всего – поэтом себя не считаю. Два сборника моих стихов – случайность и невыгодная коммерческая сделка[202]. Пишу стихи, во-первых, потому, что хочу этим
См. ее письмо:
«Милостивый Государь,
Г-н Редактор!
Очень прошу вас дать место в уважаемой газете вашей этим кратким строкам, в которых я могла бы выразить
С глубоким уважением
Л. Сеницкая
Ровно
2-VI-30 г.» – Л. Сеницкая, «Письмо в редакцию»,
С. Витязевский, «Русские поэты в Польше»,
О втором сборнике нам ничего не известно.