Дом окон. Джон Лэнган
Роджера от Теда, его инфаркт, и особенно потеря ребенка – удалось добиться того, чего не смогла Джоан. Она проскользнула в то общее, что мы выстроили вместе, но не разрушила его, нет, а словно бросила на все тень. Ничего не приносило радость, как раньше. Звучит так, будто я начала пить, а Роджер перестал ночевать дома, или же мы начали постоянно ругаться, но все было совсем не так. Дьявол в деталях. Мы просыпались и завтракали в разное время. Мы перестали вместе читать воскресный выпуск «Таймс». Во время ужина мы смотрели телевизор. Вряд ли что-то могло вызвать беспокойство. Нам не грозило повторить судьбу Роджера с Джоан. Наша жизнь изменилась, вот и все.
И как бы я ни боролась, но время от времени снова слышала голос Роджера и слова проклятия. Когда пересекала Гудзон по пути на занятия в Пенроуз; когда стояла в отделе фруктов в супермаркете, сравнивая, какие яблоки – красные или желтые – посвежее; или же когда шла от почтового ящика к дому, сортируя пришедшую за день пачку счетов и реклам, этот леденящий душу голос заставал меня врасплох. «Ты опозорил и опорочил нашу семью», «Я разрываю все связывающие нас узы; мы больше не одной крови». И то место, которое я увидела в ночь, когда потеряла ребенка – другой Дом Бельведера, – представал взору: все эти дверные проемы, лица… А потом они исчезали: звуки, видения. И я снова вела машину, стояла с тележкой, держала в руках пачку конвертов. Вероятно, мне стоило поговорить об этом с Роджером. Нет, забудь: мне определенно надо было с ним поговорить. Но тогда… Друг с другом мы ни словом не обмолвились об отречении Теда. Сердечный приступ Роджера и сопутствующее ему состояние не оставляли места для разговора, а когда мы снова были дома, то темой обсуждений стал выкидыш, и чем больше времени проходило со случая на парковке, тем тяжелее было завести беседу. Я надеялась, что все сказанное Роджер объяснит тем, что погорячился; что касается увиденного мною – я и думать не хотела, как это скажется на моем психическом состоянии.
Сложно поверить, но Земля продолжала крутиться. Когда я только поступила в магистратуру, экономика была стабильной. Мы подходили к концу эпохи интернет-бума. К тому времени, как Роджер и Джоан подписали документы о разводе, экономика рухнула, и выборы 2000-х затянулись из-за пересчета голосов. Роджер терпеть не мог Буша. Даже в разгар бракоразводного процесса он не упускал возможности упомянуть, каким тот был идиотом. Он все говорил: «Если нам нужен президент-республиканец, то почему, черт возьми, им не может стать Маккейн, а не этот трескучий болван?» Я голосовала за Нейдера. Но все это – политика, экономика, мировые события – происходило на заднем плане, понимаешь? Разумеется, нас взволновали бомбардировка эсминца «Коул», начало экономического кризиса, но ничто из этого не шло в сравнение с тем, что мы переживали – плохое или хорошее. Ничто не казалось настоящим.
Стоит ли говорить, что все изменилось одиннадцатого сентября? Не считая репортажей по телевизору, тот день мне отчетливо запомнился тем, что я отчаянно пыталась связаться с Тедом. Нас атаковали. Самолеты врезались