Воевал под Сталинградом. Виталий Смирнов
покряхтывала, с перебоями ос-вещая захудалые домики и улочки. Шел беспрерывный унылый дождь. Вечером я сидел в комнате, которую комендатура отвела Корнейчуку и Василевской, и пил чай из самовара, раздутого сапогом Ванды. За окном густела темная тишина, затканная тонким шелестом дождя. Мы пересказывали истории из своего детства, Ванда, сбросив комиссарскую форму и закутавшись в халат, тоже рассказывала и слушала истории. Она любила рассказы таинственные, в чем-то непостижимые и странные, «с дрожаками». К такому жанру и обратились мы в этот хмурый валуйковский вечер.
Вдруг услышали, как мимо окон зачавкали чьи-то неторопливые шаги, кто-то бесшумно открыл дверь в сени, и половицы зловеще заскрипели под его весом.
– Кто там? – вскрикнули мы.
Дверь медленно раскрылась – и из темноты появилась черная рука, шевелящая пальцами и тянувшаяся вперед. Что за наваждение? Что за привидение? Мы вскочили с мест. В комнату вошел человек, сплошь измазанный грязью. Лицо, руки были прямо черные от валуйковского чернозема, но по шинели мы узнали – милиционер.
– Проверка документов. Кто тут поселился? Где ордер?
Мы послушно протянули свои военные удостоверения.
– А кто эта женщина? Откуда она?
Ванда, хоть и была облачена в сугубо гражданский дамский халат, по-военному вытянулась, произнеся солидно и с достоинством:
– Это я, полковой комиссар Ванда Василевская. Мое удостоверение у вас.
Милиционер захлопал глазами, крайне потрясенный.
– Извините. Вот ваши документы. Немного испачкал, грохнулся в грязь… Служба, – бормотал он, смущенный, но трогательный в своей невинной комичности.
Он ушел. Рассказы «с дрожаками» после этого забавного приключения уже были просто ни к чему»[25].
Но настоящие «дрожаки» были на фронте. Отступление советских войск продолжалось. И редакция «За Радянську Украiну» по приказу штаба фронта переместилась в Воронеж. Здесь редакции газеты и радиовещания расположились в холодных комнатах обезлюдевшего дома, который видел и Александра Твардовского, и Александра Довженко, и Евгения Долматовского, и Андрея Малышко, и Леонида Первомайского, и других русских и украинских писателей.
Весна и лето 1942 года не принесли утешительных перемен. Фронт приближался к Сталинграду. Незадолго до 23 августа – пожалуй, самого мрачного дня в военной истории города – в районе Калача редакция газеты перебралась через Дон на сталинградскую землю. «Там, в Сталинграде, – вспоминал С. Журахович, – мы пережили и один из самых сложных дней войны – 23 августа, когда сотни немецких самолетов превратили город в сплошной пожар, когда запылала нефть с разбомбленных барж и поплыла рекой, – казалось, сама Волга загорелась. Именно тогда, в разгар исторической битвы на берегах Волги, Бакие стихи. В них – движение грозного времени. В них – высокий душевный порыв, трепетная сыновья любовь к залитой кровью родной земле. И жгучая ненависть к фашизму, что