Руссиш/Дойч. Семейная история. Евгений Шмагин
ещё больше. Ребёнок задыхался, временами переставая дышать. Конвульсии на тельце, по-прежнему с синеватыми пятнами, становились всё чаще. Авдотья и дети распухли от слёз.
– Не протянет, поди, и до вечера, штоб хоть денёк полный на свете белом пожить, – рассуждала сама с собой бабка повивальная.
Аграфена Панкратьевна внимательно осмотрела ребёнка и заключила:
– Пособить ещё можно. Только лечение будет тяжкое, закомуристое. Што б я ни делала, на всё ли согласны?
– На всё, на всё, матушка, – запричитали родители, даже не задумываясь о значении не совсем понятного слова.
– Тогда подай, Игнатий, корзину мою со склянками да два таза – с водой горячей и водой ледяной. Тряпки
чистые, какие есть. И давайте-ка все отседова, и тебя это, бабка, касается, – обратилась она к Степаниде. – И покуда не велю, возбраняется заходить сюда любому.
Родители с повитухой перебрались в сени, детей отправили в баню.
Битый час, не менее, оставалась целительница наедине с новорождённым. Обряды какие она совершала, так никто и не узнал. В сенях с трудом улавливались только обрывки её заговорных причитаний. Что-то вроде «умывать нервы, продувать глаза, выгонять горечь из головы, рук, живота, из сердца, печени, зелени, из шеи и позвоночника, из синих жил и красной крови». И вновь и вновь знакомое «Аминь, аминь, аминь», после чего все крестились.
И Авдотья, и муженёк её славный Игнатий, и тем более многоопытная Степанида уже потеряли всякую надежду на излечение. Но примерно в полдень 9 января, именно тогда, когда на Шлиссельбургском тракте в Питере раздался первый залп в безоружных демонстрантов и вся гапоновская идея установления прямой связи между государём и народом пошла прахом, селижаровское жилище оглушил пронзительный крик младенца. Дверь в сени распахнулась, и на пороге предстала Аграфена с кричащим малышом на руках.
– Жить будет, да не ахти каким простым будет житьё его, – молвила целительница и на мгновение задумалась. – С фортуной в прятки играть возжелает, да вот только как бы она сама его в бараний рог не скрутила. Вижу я наперёд, большим чиновником вроде околоточного надзирателя станет, порядок в народе наводить примется, бояться все его будут. И родителям своим даже спуску не даст. А проживёт ровно столько, сколько и мне господь отмеряет, – поведала она с сумрачным видом.
Счастливым родителям некогда было вдумываться в то, что наплела загадочная целительница.
В последующие дни здоровье сына Игнатиева быстро выправлялось. Задышал он полной грудью, хрипы прошли, пятна нехорошие на теле быстро исчезать начали, и
скоро о них совсем забыли. Проснулся в нём аппетит невиданный, расти стал не по дням, а по часам.
Нарекли нового члена семьи Емельяном – в честь «Емельяна-перезимника» с его снежными метелями, в день которого тот родился. «Мели, Емеля, твоя неделя», – дразнили его потом в детстве. Спустя годы раскопал Емельян, в какую непростую дату – 8 января по старому или