Время животных. Три повести. Виктор Альбертович Сбитнев
приняли его плохо, потому что русских в ней почти не было, а хозяйничали западные украинцы, которые даже своих из Харькова за людей не считали. Когда для начала Сашку попытались привести к присяге, то есть настучать ему железной ложкой по пяткам, Сашка снял поясной ремень и со всего маху заехал им по голове сержанту Поначивному. Сержанта унесли в санбат, а Сашку увели на полковую губу, где прапорщик Галяс заставил его снять из-под гимнастёрки имевшийся там у Сашки для сугрева шерстяной вшивник. На губе висел фальшивый градусник, который неизменно показывал 18 градусов, но изо рта губарей с такой же неизменностью вылетал быстро испарявшийся через разбитую форточку парок. От губарей Санька узнал, что полковая губа была любимым детищем начальника штаба гвардии-майора Губаренко, который почти каждый вечер приходил на неё с инспекцией, то есть с бутылкой водки и банкой тушёной говядины или свинины. И пока Галяс хлопотал над столом, Губаренко спрашивал губарей, довольны ли они условиями содержания и советской властью в целом. Причём, отвечать надо было положительно, иначе срок содержания неукоснительно вырастал, хоть это было и не по уставу. Впрочем, и самой гауптвахты полку не полагалось, поскольку она имелась как в дивизии, так и в Минском гарнизоне. И там, говорят, сиделось лучше. На третьи сутки сидения у Сашки опухло лицо и набрякли ноги. Галяс вызвал медика, который, скептически глянув на градусник, диагностировал «воспаление почек» по причине переохлаждения. Галяс сильно испугался и, даже не доложив своему собутыльнику начштаба, отправил Саньку всё в тот же санбат, откуда он загремел прямиком в минский солдатский госпиталь, где его тут же положили под капельницу и стали пичкать таблетками и несколько раз на дню колоть в задницу. Через несколько дней опухоль спала, но почки на всю оставшуюся жизнь так и остались его самым слабым местом. Разве что печень составила им с годами вполне достойную конкуренцию.
На сей раз на батарее Саньку встретили гробовым молчанием, а молодые – даже и заметным заискиванием. Так, ефрейтор Яковлюк предложил сала, а наводчик Шинкоренко признался, что на Новый год располагает двумя банками горилки. Поначивный шепнул Саньке в умывальне, что ещё поквитается с ним, но Санька в ответ нарочито громко отвечал хуторянину, что если он, сука, ещё раз откроет свою пасть, то санбатом дело для него уже не кончится. Тот сильно побледнел и больше Саньку как будто даже не замечал. Тут надо заметить, что по какой-то роковой случайности, все командиры в полку носили украинские фамилии: командовал частью подполковник Рыбак, дивизионом – майор Бухта, батареей – капитан Федорченко, старшиной дивизиона был прапорщик Шитько, старшиной батареи – старшина Роденко. Куда охотнее и легче Санька сходился с азербайджанцами, дагами и ребятами из Азии. Дружился и с белорусами – бульбашами, с одесситами и двоими коренастыми якутами, которые на все армейские реалии смотрели как будто из какого-то далёкого приполярного чума. А вот литовцы держались особняком, словно по негласному уговору: ни