Песок. Сергей Владимирович Ташевский
не возвращаются?
– Оттуда можно не возвращаться.
ВОЛЧИЙ ВОЙ
Мы отходим от машины шагов на пять, как вдруг она останавливается.
– А что у тебя есть из музыки?
– Все-таки хочешь напоследок послушать?
– Нет. Уши по ветру – я их отсюда унесу. Но у тебя ведь магнитофон сам переворачивает кассеты?
(Она как-то странно возбуждена, почти на грани истерики).
– Да.
– Ну вот и отлично. Пусть себе играет, пока не сдохнет.
– Поставь тогда что-нибудь веселое. Брассенса, например. Или…
– Ну нет! Раз ты такой поклонник французов – Пиаф у тебя имеется?
– Ее же невозможно слушать в дороге. Там только дорожная музыка – как я это понимаю.
Она копается в бардачке, выбрасывая кассеты прямо на песок.
– Нет. Не пойдет. А это что?
– Меркьюри. «Шоу маст гоу он». И все такое.
– Нормально. Шоу у нас будет. Но здесь не пойдет.
Кассета летит в груду других.
– Что тебе нужно?
– Побольше меланхолии. Волчий вой для овец.
– Тогда поставь DOORS.
– Это здесь чересчур. Получится как оперетта от Паркера.
Меня все это почему-то начинает раздражать. Хочется скорее идти, бежать дальше – а она там копается…
– Скажите пожалуйста! Какой, оказывается, тонкий музыкальный вкус!
– Ладно.
Она с раздражением запихивает в магнитофон первую попавшуюся кассету – и над песчаными холмами раздаются аккорды «Blue valentine» Тома Вэйтса.
– То, что надо?
– Не имеет значения. Пусть воет.
Мы отходим от машины на несколько метров – и музыка становится тише, а потом ее вовсе уносит прочь ветерок, прохладный, пьянящий ветерок, дующий прямо в лицо. И тогда мы видим вдали озеро.
МЫ МЕРТВЫ
Я знаю, что уже поздно задавать вопросы.
В любом случае, пятнадцать минут прошло. И я вижу перед собой черную воду.
Все, что знаю о мертвом озере – легенды и ерунда. Будто сюда бежали какие-то сумасшедшие, панки, рокеры, преступники. Ссылали приговорённных к смерти. Отсюда же не возвращаются. Объяснения нет, только сказки. Будто какой-то адский магнит, притягивающий человеческую кровь. Радиация, меняющая структуру тканей. Нельзя уйти. Только с ней можно жить. И мотель – точно из этих сказок. Будто бы сюда привозили человека, снимали наручники, укладывали спать. На простыни, выстиранные в озерной воде. И все. Наутро он сам уходил к озеру. Кто стелил простыни, кто стирал? Горничные в свинцовых костюмах? Пионерские страшилки из желтой прессы. Все давно забыли. А это – есть.
Но она-то явно отсюда! И знает здесь все не понаслышке – наверняка. Как такое возможно, если не возвращаются?
И зачем я иду с ней?
Она права. Я иду – потому что мне все равно. Все равно куда идти – если идешь с ней рядом. А она просто не может не знать, куда идет.
Много лет назад один мой приятель, сидевший на игле, пришел ко мне поздно вечером с дозой морфия. Морфий предназначался кому-то другому. Но заказчик не явился, и приятель