Черный ферзь. Михаил Савеличев
сказал он. – Два градуса влево и прямое попадание! Если рванет здесь, то не успеем задраить переходы. Дрянь дело, суши переборки! Гноище пробьет до самой поверхности.
Сворден расширил зрачки. Чернота слегка посветлела, приобрела синеватый оттенок. Гноище действительно прибывало. Оно заполняло трюм вязкой массой, в которой возникали и исчезали странные потоки. Казалось, в ней двигаются плотные косяки рыб, почти касаясь поверхности острыми гребнями. То там, то тут надувались и лопались пузыри, выпуская еле заметные сизые облачка. Протянутые трубы помп покрылись плотным слоем склизкой дряни. Все звуки тонули в этом веществе, погружая трюм в такую же вязкую, липкую тишину. А потом…
– Там кто-то есть! – Сворден сел на колени и попытался отдышаться. От вони в горле невыносимо першило.
– Вахтенному доложить о повреждениях! – Кронштейн ухватился за болт и задумчиво его пожевал. – Там никого нет. Ты что-то путаешь. Гноище! Дасбуту приготовиться лечь на грунт!
Сворден закашлял, но от гадкого ощущения стекающей по горлу в желудок дряни избавиться не удалось.
– Почудилось, чучело, – Кронштейн потянулся к Свордену с болтом, но тот перехватил его руку.
– Я спущусь вниз, проверю помпы, – сказал Сворден. – Заодно посмотрю – почудилось мне или нет. Понял?
Кронштейн потер запястье. Сворден отобрал у него подсумок с инструментом, надел очки и натянул маску.
– Почудилось, чучело, – повторил механик напоследок.
Трап тоже покрывала слизь – миазмы гноища оседали на металлической поверхности, превращая ее в нечто скользкое, податливое, точно касаешься не твердой стали, а чего-то рыхлого, студенистого и… и живого.
Шаг. Еще шаг. Странное ощущение. Забытое чувство. Стертое воспоминание. Такой же туман. Черная жижа, которая с каждым движением поднимается все выше и выше. Свисающие отовсюду липкие веревки и исходящее от них слабое сияние. И нечто, притаившееся во мгле, – не столько пугающее, сколько отвратное.
Ботинок касается поверхности гноища. Видение не исчезает – оно расслаивается. Как будто тысячи отражений Свордена готовятся вступить в грязь, в жижу, в топь, в слизь, в гниль, в болото. Тысячи миров готовятся принять человека в ледяные объятия. Когда это случилось? Не вспомнить. Разноцветные камешки памяти перекатываются средь зеркал, и не уследить за изменчивым узором.
Ноги по колено погружаются в гноище. От невероятного холода хочется крикнуть. Под кожу вбивают ледяные клинья – в каждую пору, в каждую мышцу. Воля требует еще шаг, ноги подчиняются с трудом, неохотно. Рассинхронизация души и тела. Тысячи миров, тысячи Сворденов, тысячи душ, в которых живет его отражение.
Вот оно – странное ощущение. Мучительный поиск образа услужливо подсовывает самое очевидное – тонущий дасбут, дасбут, потерявший герметичность, дасбут, чья команда более не в силах бороться с пробоинами. Ужас, страх, отчаяние, отвращение к тому, что проникает за казалось бы непреодолимый барьер души.
Хочется