На счастье. Никтория Мазуровская
угодила. Осознала, что жизнь прежней никогда не будет. Что она только вначале пути.
И этого понимания слишком мало. Нужно что-то еще.
Ее страхи никуда не делись, они у нее в подкорке теперь, инстинкты наружу, а сознание прячется, стоит только ощутить опасность. А опасность,– она везде.
За окном, на улице, за стенами дома, за дверями ее комнаты.
Какой-то частью себя Ксюша понимала, что это не так. Что не все такие, что много нормальных, здоровых мужчин.
Но этого мало, в ней превалировал страх и ужас.
Он витал в воздухе, забивал легкие и мутил рассудок.
Страх повторения нападения пробивал ее до нервной дрожи и паралича. До тошноты и бессонницы.
Она не могла спать. Боялась. А когда вырубалась на несколько часов, вскакивала с криками и хрипами, и забивалась в угол, смотрела в приоткрытое окно.
А еще чувствовала себя грязной. Оплёванной. Искупавшейся в гниющем болоте ненависти и злости.
Ей хотелось хорошенько вымыться. Самой. Своими руками. Хотя бы руки. Ноги она так и не трогала. Боялась испачкаться еще больше.
Но пока не находила в себе сил идти в ванную. Кажется, от нее даже воняло потом и кислотой от рвоты. Но выползти из комнаты было выше ее сил. Стоило только об этом подумать, и начинало всю трясти и тошнить.
Это была проблема, и как с ней бороться Ксюша пока не знала, но то, что это ненормально и неправильно понимала и принимала.
Возможно, хотелось бы верить, что это пройдет со временем. Но нужно что-то делать же, а что именно, она не знала.
Может, стоило бы без раздумий сделать несколько шагов вперед, отпереть дверь и выйти из комнаты. Просто убедиться, что и за ее пределами с ней самой ничего не случится.
Пару раз она даже вставала, но ноги будто к месту прирастали и Ксюша просто тупо стояла посреди комнаты и смотрела на дверь.
И видела эти тени. Гребаные тени под дверью, и за ней. Слышала шум и шаги. Тяжёлое дыхание за спиной и сильные холодные руки на ногах.
В груди зарождался крик. Но она сжимала кулаки, впиваясь ногтями в кожу, сдирая ту с ладоней, и перебивала одну боль другой.
Онемение и паралич уходили из ног, но она шла не вперед, отступала к стене, к безопасности.
***
Папа чуть задержался у себя в городе, она его не винила, и даже была рада его видеть.
Уставший, постаревший, и с большим количеством седины в волосах. А все из-за нее. Видела и подмечала осунувшееся лицо, посеревшее, кажется, от беспокойства. Глаза лихорадочно блестели от волнения. И мешки под глазами от недосыпания.
Он единственный мог заходить в ее комнату, предупредив стуком, но не спрашивая и не дожидаясь разрешения войти.
Он единственный, при ком она могла думать связно, а не захлебываться страхом от присутствия человека рядом.
Ее голос постепенно возвращался, но долго говорить Ксюша пока не могла. Объяснялась односложными рублеными фразами.
С папой она могла быть честной. Его она не боялась напугать своими перепадами настроения, своим страхом и отвращением к окружающим.
Кажется, отец делал все,