Святлания. Владимир Кевхишвили
гордо Гуно отказался,
Не знал он ещё, что полка его нет,
С уланами греться остался.
Поел у костра, глубоко зевнул,
На землю прилёг и тут же заснул.
И снился ему необычнейший сон:
Сидит он как будто на троне,
Придворною свитой, как царь, окружён,
И скипетр сжимает в ладони,
Корона блестит на лбу у него,
Но гром прогремел – и нет ничего.
III
Мерцала луна, вырываясь из туч,
Дул резкий, порывистый ветер,
Ступал император меж мертвых тел куч
По полю страданья и смерти.
Тяжёлою думой был он томим,
И свита ступала следом за ним.
Слышны были всюду стенанья людей,
Владыка сильней хмурил брови,
С земли к небесам испарялись везде
Пары человеческой крови.
И видел царь галлов ужас и страх,
И слышал мольбы на всех языках.
Тут, в русской земле, вся Европа была —
Французы, поляки, австрийцы,
Италии, Рейна бойцы без числа,
Испанцы и далматийцы.
Лежали люди без ног и без рук,
И смерть торопили избавить от мук.
И свите приказ император даёт:
«Собрать всех раненых с поля!»
И дальше один уже молча идёт,
Один среди смерти и боли.
Вдруг раненый рядом с ним застонал,
И голос его император узнал.
Огюст Коленкур, генерал молодой,
Любимец солдат и фортуны,
Лежал в луже крови, сжимая рукой
Портрет красавицы юной.
Была это Бланш – невеста его.
«Вы ранены, граф?» «Пустяки, ничего…»
Сказал и свой дух в тот же миг испустил,
Поникнув кудрявой главою,
И прочь император скорей поспешил,
На трупы ступая порою.
И говорил, обращаясь к луне:
«О Боже, за что? За что это мне?
Желал я того ли? О нет, никогда!
Желал я, чтоб все жили в мире!
Закон и свободу я сеял всегда,
В Берлине, Варшаве, Каире.
Везде я лишь мира искал одного
И меч обнажал для защиты его.
Но мира всё нет, а трупов всё больше!
И кости французов повсюду –
В Египте, Италии, Австрии, Польше,
Кто их заберёт всех оттуда?
Кто их для семей, для жён воскресит?
Кто будет ещё здесь завтра убит?
Когда завершится это безумство?
Чем вспомнят правление моё?
Война – это варварское искусство,
А слава – мираж… К дьяволу всё!»
Владыка садится быстро верхом
И с бранного поля едет тайком.
IV
Луна освещает дорогу с небес,
Кончается скоро равнина,
Несёт императора конь через лес,
Дрожит под копытами глина.
Вдруг лес расступился, и стало светлей,
Открылась поляна в свете лучей.
И всадник в смятеньи слезает с коня,
Свою треуголку роняет,
А свет ярче самого яркого дня,
Нездешним