Моя любимая дура. Андрей Дышев
видел и возможность существования которых даже не предполагал. Мне не только странно было слышать слово «Иришка» из уст незнакомого мне человека. Мне показалось кощунственным, до наглости фамильярным, что этот пропахший вареными помоями и пеленками типчик смеет называть так девушку, которая стоит на недосягаемой для него высоте. Какая она ему Иришка? Ирина Юрьевна в лучшем случае! А еще лучше – госпожа Гусарова.
– Где она может быть? – спросил я.
Соседу было приятно оттого, что сейчас его слова будут внимательно выслушаны, что они имеют большое значение для меня. Счастье для дурака – обладать информацией, которой ни у кого нет. Смакуя мгновение, он начал тянуть время, нарочито почесываться, морщить узкий лоб.
– Так, – сказал он и посмотрел на потолок. – Где может быть Иришка? Будем рассуждать логически…
Я подумал, что запросто могу убить его. Пока он загибал пальцы и мычал, строя догадки про магазин или работу, работу или магазин, я еще пару раз ударил по двери кулаком – уже в полную силу, вкладывая в удары раздражение.
– Ваши балконы рядом? – оборвал я его глубокомысленный вывод о том, что, скорее всего, Иришка на работе.
– Чьи балконы?
Он был не в состоянии так быстро менять темы, и я, оттолкнув его в сторону, зашел в дурно пахнущую квартиру. Заглянул на кухню, где на веревках сохли какие-то тряпки, а на залитой бурой жижей плите испускал зловонный пар облупленный бак; прошел в комнату, не менее омерзительную, прошелся по разбросанным по полу трусам, носкам, лифчикам, газетам, соскам и погремушкам к балконной двери и распахнул ее. Там – такой же ужас. Балкон был завален совершенно ни к чему не пригодным хламом: ржавым, гнутым, сломанным, пробитым, испачканным. Мне некуда было поставить ногу, и я с порога потянулся к перилам.
– Помочь чем-нибудь? – участливо спросил меня хозяин.
И как он еще не удавился от самоуничижительного позора? Как мужчина может позволить себе заводить детей на этой гнилостной свалке? Их, ни в чем не виноватых малышей, жалко. Эта квартира станет для них нулевой отметкой, стереотипом окружающего мира, эталоном, на который они станут надстраивать все человеческие понятия о красивом и уродливом. Я встал ногами на перила, перебрался через перемычку и оказался на балконе Ирины. Чтобы сойти на него, пришлось оторвать несколько лоз.
И вот я в совершенно другом мире! Чисто. Стерильно чисто! Под ногами коврик из вьетнамской соломки. У перегородки – кресло. Рядом с ним столик с дубовой столешницей и кручеными можжевеловыми ножками. Ирина любит красивое. У нее замечательный вкус. В мебели, еде, литературе, машинах, одежде, макияже она знает толк, знает меру и этой изысканной избирательностью выделяется среди толпы… Вот только одна штучка портила вид балкона – местами поржавевший мангал. Тот самый, который приволокли на Восьмое марта мы с Никулиным. Могла бы выбросить или подарить соседу. Нет, оставила, хотя прошло уже больше года. Тихая память о шумном празднике.
Через форточку