Сокол Спарты. Конн Иггульден
с ним две тысячи спартанцев? – продолжал выспрашивать Кир.
– Мы схватили одного из его лазутчиков, который ошивался возле городских стен. Он сказал, что число их больше, хотя эти греки известные лгуны.
Кир невольно улыбнулся:
– Да, этим они славятся. Я не встречал иного народа, который бы так самозабвенно этим занимался. А тот лазутчик еще жив?
Полеарх кивнул, а Кир поднялся с подушек и отер рот куском ткани, которую затем бросил на пол.
– Ладно. Показывай, где вы его держите, и найди мне коня порезвей.
Кир глубоко вздохнул и призвал себя успокоиться, взывая к воспоминаниям об известных ему спартанцах и молча прося у них благословения и помощи. Анаксис, пожалуй, упрекнул бы его за подрагивание рук, хотя это объяснялось прежде всего нехваткой сна и тревожностью.
Несколько дней прошли в тщетном ожидании, что спартанский военачальник явится в Сузы с попыткой заключить перемирие. Пока можно было вкусить благ своего сана вельможи. Кир совершал ритуалы в храмах и дважды в день купался, завивал и умащал себе волосы благовониями. При этом он упражнялся во владении мечом и щитом, как обычный солдат. Среди воинов он подобрал всего несколько человек, способных потягаться с ним в ратных навыках. Остальные или терялись перед саном царевича, или просто презирали потение на площадке. Непрестанные упражнения и жесткая дисциплина, которые он знавал со спартанцами, были явно не в пользу солдат Суз. Эти больше предпочитали щеголять своими доспехами, чем оттачивать умение владеть оружием. Вечера Кир проводил за чтением в дворцовой библиотеке, но расслабиться не получалось. Ночами сон приходил в лучшем случае урывками. Отец умер, державой правил брат. Мир изменился. Порой в голову приходила безутешная мысль, что он один на целом свете помнит, как все было.
Вот пришло время, когда тень смерти отца дотянулась и до Суз; из пустыни с горестной вестью прискакали гонцы. В городе начался траур, а от него, царского сына, все отводили глаза. Возможно, убедить Артаксеркса матери не удалось; поди прознай, что у них там на уме. Кир теперь ложился спать, сжимая в руке перламутровую рукоять ножа. Надежда на лучшее робко теплилась, но подосланного убийцу в случае чего вряд ли можно будет заметить раньше рокового мгновения. От этой мысли желудок сводило горечью, вызывающей кислую отрыжку. Поэтому в тот вечер, сидя в присутствии мятежного спартанца, Кир ощущал себя скованно, без должной уверенности в себе.
Клеарх сидел так, словно готов был ринуться в битву сию же минуту. Широкогрудый, с руками в полосах шрамов, он восседал в красном плаще поверх бронзового панциря и поножей. Из-под птерига[15] проглядывали бедра, мускулистые, как у борца. Было в нем что-то от томно разлегшегося в саду леопарда. Впереди себя он не выслал никаких гонцов с письмом о мире, а просто заявился в Сузы – пеший, в сопровождении всего двоих телохранителей, да и тех потом оставил у дверей (не война же, в конце концов).
Внутри у Кира нудило, возможно, потому, что где-то в глубине души он знал, что мятежный
Птериг, птеруг – часть одежды эллинского воина, юбка из полос кожи (а также аналогично выполненные наплечники).