Лунная опера (сборник). Би Фэйюй
и отказа. Тубэй зашел к ней в лавку, протянул новую сотенную купюру, на которой слева от изображения Чжу Дэ на чистом пространстве он вывел стихотворные строки:
Так просто не вернуться мне из переулка Циншисян назад,
Мечтаю издали увидеть я твой кинутый вдогонку взгляд.
Яньцзы, конечно же, увидела эти две строчки. Она наклонила голову и очень внимательно прочитала написанное. В этот волшебный миг ее руками и всем ее существом завладела эта вещица. Отсвет свечи на стене усиливал ощущение ее смятения. Яньцзы отступила назад и запихнула деньги в карман, два язычка пламени чутко откликнулись на ее движение, но тут же вернулись в исходное положение, изображая полное спокойствие. Попутно Яньцзы вытащила две свечи и поставила их на стеклянный прилавок. Тубэй взял их и вышел. Едва Тубэй вернулся домой, как тут же дали электричество. Переулок Циншисян вновь осветился огнями. Сжимая в руке свечи, Тубэй счастливо вопрошал себя: «Как она догадалась, что я пришел за свечами?» Он выключил лампу и зажег свечу, свет которой дарил невероятно прекрасные ощущения. Живя в городе, Тубэй пришел к главному заключению: любовь имела место быть лишь в доэлектрификационную эпоху. А с появлением электричества от любви не осталось и следа. Свет от свечи является ее последним нежным лучиком. Во время выключения электроэнергии ее пламя дарит яркий предсмертный отблеск этого чувства.
В июле того года Тубэй завалил вступительные экзамены в вуз. Свои результаты Тубэй объявил отцу в день окончания экзаменов. Тот плотно сжал губы и ничего не говорил. Отсутствие зубов придавало выражению его лица горькое ощущение абсолютной беспомощности. Это изменило его донельзя. Вид его представлял грустное зрелище. Отец заложил руки за спину. Полагая, что Тубэй очень расстроился, он хотел успокоить сына. В его словах утешения, как и во время преподавания, содержались всевозможные цитаты из канонических текстов, которые он приводил без единой запинки: «С горой Тай-шань под мышкой не перешагнуть Северное море. Это невозможно. Ну и пусть». Когда он произнес это свое «ну и пусть», в его исполнении это прозвучало как-то необычно, это напомнило преисполненный отчаяния выброс струящихся рукавов во время исполнения традиционной пекинской оперы, «ну-и-пусть».
Отец тем вечером изрядно выпил и наговорился, его изощренные примеры из древнекитайских текстов и поговорок лились потоком. Тубэй пил вместе с отцом, и в конце концов он понял, из-за чего тот убивался. Его «ну и пусть» относилось не к Тубэю, а к миссии и заветам семейства Инь. Подтекстом этого «ну и пусть» звучали горькие для восьми поколений предков слова о том, что клан семейства Инь прекращает свое существование! Под занавес отец вспомнил народную пословицу, на примере которой он сделал заключение о своих недостойных сыновьях: «Сын-тигр хуже, чем сын-семьянин». Это относилось к Тунаню. А о Тубэе он отозвался еще жестче: «Сын-баран хуже, чем сын-волк». Сказав это, отец замолчал и плотно сжал губы. Тубэю показалось, что именно такое твердое и одновременно уязвимое