Элвис жив. Николай Романецкий
минутой приближая Максима к Нашему Месту. Он уверенно вписывал машину в многочисленные повороты горной дороги. Ни попутных, ни встречных машин не наблюдалось, поскольку впереди был тупик – дорога упиралась в альпинистскую базу, куда посторонних не пускали, и последние по ней попросту не катались.
Максим уже почти забыл о собственном позорном бегстве из продуктового магазина. Потому что помнить об этом – попросту портить настроение. А оно совершенно ни к чему.
В душе жили предвкушение и – опять почему-то – надежда. Сейчас он – опять же почему-то – верил, что поездка к Нашему Месту непременно изменит ближайшее будущее. И завтра совсем будет непохоже на сегодня. Серое, неуверенное ожидание неведомо чего навсегда уйдет. А взамен явится нечто светлое, радостное, давным-давно позабытое, способное направить устоявшуюся жизнь в другое русло; где не станет бесконечного недовольства собой, того самого чувства, о существовании которого не знают друзья и соратники, но о котором прекрасно ведает сам человек. Как будто, сам того не желая, обманывает всех окружающих…
Нет в человеческих чувствах ничего лучше надежды. Будь то ожидание, пока мимо тебя, сидящего на берегу реки, проплывет труп твоего врага; будь то безудержная жажда мирской славы и зрительских аплодисментов. Все мы – прима-балерины, даже если никто не ждет нас на этом празднике жизни. Такова человеческая натура, и ничего с нею не поделаешь. Хоть лопни от натуги…
Машина уверенно преодолела последний кривой подъем, и вот оно, знакомое с молодости местечко – главная цель неожиданно предпринятого путешествия. А может, и совершенно ожиданного. Может, в подсознании оно жило давным-давно, вместе с недовольством и надеждой, и периодически снилось по ночам, просто ты, еще даже не проснувшись, забывал подобные путешествия. Потому что они могли подвигнуть тебя на непредсказуемые, никому из друзей и знакомых не нужные поступки, способные привести только к конфликтам и всеобщему недовольству друг другом. В общем, к тому, что нормальные взрослые люди стараются себе не позволять. А если позволяют, то не удивляются потом отзывам типа «совсем крыша прохудилась…»
Максим съехал с серпантина, аккуратно припарковался на знакомой крошечной площадке, заглушил двигатель и вылез из машины.
Как и много лет назад, от здешнего пейзажа захватило дух, но на сей раз некому было сказать ему: «Какая красота, Максимушка!»
Он постоял немного, благодушно разглядывая соседние, уже прикрытые снежными шапками вершины и вдыхая полной грудью давно забытую свежесть, с которой никогда не встретишься на городских загазованных автомобильными выхлопами улицах.
Потом открыл багажник, достал купленный столик, перенес через дорогу, где рядом с пропастью располагался еще один пятачок земли – тут даже трава росла, правда, сейчас уже совершенно пожелтевшая и жухлая. Разложил столик, едва ли не заняв весь пятачок. Однако нашлось тут местечко и для пары раскладных стульчиков. А потом занялся нехитрой сервировкой.
Если бы его спросили, зачем он мается этой хренью, он бы не дал никакого внятного ответа. Но внутри себя знал – надо. Необходимо,