Хохот Демиурга. Мысли в моей голове. Максим Шешкаускас
рисуя тебя, но никак не могу передать его на холсте? Что это говорит обо мне и моем художестве? Ведь передать сходство может каждый, а захватить суть… Кажется, у меня этого никогда не получится. Зачем я бунтую против своей посредственности, почему не могу принять свою натуру?
– Не наговаривай на себя, – улыбнулась ты, – просто тебе не хватает терпения. Как интересно: упорства у тебя хоть отбавляй, а терпения не хватает.
Ты все улыбалась, и меня слепило тем, непередаваемым светом.
– Поверь в себя. Не сдавайся, и все у тебя получится. Я в тебя верю.
Хоть ты и говорила шепотом, к которому хотелось прислушиваться и в который хотелось верить, я протестовал – слабо, конечно, и больше из-за того, чтобы ты не останавливалась подбадривать. На самом-то деле, я капитулировал почти что сразу, и уже не принимал за истину свои слова и идеи:
– Но мне же не было суждено родиться гением. Моя роль, восхищаться и преклоняться перед другими.
– Какими другими? Нет никого, лучше тебя. Ты мой самый-самый. Это я преклоняюсь перед тобой. Ты мой Бог, а я твоя рабыня.
И ты опустилась на колени. Что-то необъяснимое пронзило мою грудь обволакивающим теплом в тот момент. На глазах выступили слезы. Я упал на колени напротив тебя, я пытался сказать, но слова давались с трудом:
– Но как же тот свет…
– А ты попробуй изобразить не меня, а свет, который так ясно видишь – начни с него, и у тебя получится. Ты сможешь, я верю…
– Я смогу, – вторил я уверенным шепотом, – у меня получится! Спасибо тебе, любовь моя – я верю.
…Это и был второй раз, когда я вслух отрекся, о, моя любимая Вера. В этом я сейчас, перед тобой раскаиваюсь. Ведь после того, как я откажусь от своих идеалов третий раз – меня больше не станет в мире, в котором осталась ты…
Но тогда я этого не знал. Жажда жизни забурлила во мне. Второе, что я делал после пробуждения – брался за кисть (первым делом я вновь признавался тебе в любви, конечно же), а в обед ты приносила сэндвич и бутылку пива, и уговаривала пообедать хотя бы таким образом, а потом ты тихонько садилась рядом и наблюдала за мной до позднего вечера, пока не стемнеет, и я, в отсутствии солнечного света, не смогу больше работать. Тогда мы брались за руки и шли гулять – я переживал, что опять забыл смыть краску с рук и одежды, а ты, улыбаясь, говорила, что так лучше – пускай все видят, что я Настоящий художник.
Я был одержим страстью к жизни, тебе, творчеству. Я перестал походить на себя прежнего, и мои мысли потекли по новому.
По-прежнему раз в неделю я встречался с Никитой, но с ним, по непонятным мне тогда причинам, отношения как раз-таки начали ухудшаться. Я не рассказывал о тебе, моя любимая – моя муза, и, возможно, он начал думать, что причина моего душевного подъема – его деньги. А всё, что дают деньги, фальшиво. Может быть, думал я тогда, Никита расстраивается, что я пошел по ложному пути, на который, нечаянно, направил меня он. Но дело же не в деньгах! Мне и хотелось разубедить его, и почему-то было страшно раскрывать истинную причину,