Ты будешь счастлива, Оксана…. Иван Стародубов
стол дома у Оксаны, немногочисленные гости, бутылки, в основном с водкой, пьяные и весёлые родители молодых… а вот и сами молодые – белобрысый жених в сером костюме и белой рубашке с галстуком и опухшей от водки харей, и невеста – беременная на последнем месяце, грустно улыбающаяся гостям и родным.
Вдруг перед ней возник силуэт Артёма с такими же печальными глазами, как у неё.
– Ты будешь счастлива, Оксана!.. Ты будешь всегда счастлива, – сказал исковерканный болезнью паренёк и удалился.
А в квартире на всю мощь гремела музыка, орали песни пьяные гости, уткнулся носом в тарелку вырубившийся новоиспечённый супруг.
Артём брёл по улицам посёлка, словно прощаясь с ним. В голове было пусто, ни о чём не думалось, а в душе где-то пряталась последняя искорка любовных чувств к той девушке, которая не с ним, которая теперь удалялась от него всё дальше и дальше… Тёма подошёл к железнодорожному полотну и, присев на рельсе, закрыл глаза. К станции на большой скорости мчался пассажирский экспресс.
– Ты будешь счастлива, Оксана… – в последний раз успел прошептать Артём.
Оглянувшись назад (из личных воспоминаний)
В наблюдалке нашей владимирской психушки зажгли ночной свет. Уже два часа как пришла дежурная смена, и я глазом не успел моргнуть – под широкий бинт замотали Саню Камайкина.
– Фашисты! – процедил сквозь зубы седоволосый пожилой больной.
Медсестра куда-то ушла, оставив в надзорке на двадцать пять шконок здорового качка-санитара и его помощника-принудчика, попивающего с ним чифирь. Они сидели на жёстком диванчике у входа в наблюдалку.
Медсестра вернулась с дежурным врачом из четвёртого женского отделения, длинноногой молодухой Суровой И. Е.
Сурову я знал по двум своим предыдущим попаданиям в неполные шестнадцать и семнадцать лет. Тогда она ещё была практикующим врачом и стажировалась в нашем первом, мужском отделении у Ароныча и зав. отделением Юдина В. М., светловолого мужчины, около сорока лет, немногословного и какого-то нудного. Ароныч, примерно того же возраста, умнейший, с красивой, чёрной, как смоль, бородой, не гнушался высказать своему больничному пациенту всё, что о нём думает прямо в глаза. Этот еврей был человеком слова. Скажет – как топором отрубит. И так и сделает, как скажет. Скажет – сульфозин курсом – значит, так и будет. Всё, до последнего укола. И никакой жалости. Ко всем жалобам, просьбам и стонам от дикой, невыносимой боли Ароныч слеп и глух. Скажет – сульфозин по схеме, – значит, медсестра будет строго соблюдать схему, установленную Аронычем. Скажет – серу в четыре точки (то есть сульфозиновый крест) – то же самое. Ну, а то, что бедолага может не выдержать и в нечеловеческих мучениях Богу душу отдать – это дело поправимое. Списать под какой- либо диагноз и убедить в этом родственников больного – дело нехитрое.
Система давно отлажена. Она многое скроет, чего другим не нужно. И прикроет кого надо. По судам тут никого из медперсонала не затаскают – будь спок!
Вадик Юдин, наш заведующий,