Песнь моряка. Кен Кизи
отпусти ее!
Не выключая мотор, Айк выпрыгивает из машины. Орудуя фонарем, как пикой, продирается через груду мусора. И только почти добравшись до парочки, он оценивает силу мышц на этой белой спине, плечах и вспоминает о пистолете, оставленном на ступенях трейлера.
– Эй, ты! Отпусти ее!..
Мужчина будто не слышит. Айк не видит его лица, но догадывается, что мужик не в себе. Значит, скользкого ублюдка придется хватать руками.
– Эй, – Айк подцепляет голый локоть, – отвали, пока не придушил бедную цацу. Отвали!
Тело под его рукой такое же скользкое на ощупь, как и с виду, но Айк держит его до тех пор, пока мужик не вываливается из транса. Плечи расслабляются, дрожь стихает. Не выпуская женского горла, мужик медленно поворачивает голову и подставляет под фонарь физиономию, почти столь же чумную, как и та, что недавно торчала в майонезной банке. Абсолютно гладкая и белая. Ни бровей, ни ресниц. Глаза и рот цвета лососевой икры. Яркий фарфоровый лоб обрамляет грива волос еще ярче, похожая на хром, как ни посмотри, расплавленный угробищный хром!
– Господи! – Айк отшатывается. – Господи Исусе!
Икорный рот раздвигается в смущенном мурлыканье:
– Звиняй, чувачок, я не исусе. – Мужик как ни в чем не бывало отворачивается и продолжает то, что не успел закончить, – душить потерявшую сознание женщину, лишь добавив углом рта блудливо и запоздало: – А это не цаца, а моя жена, ха-ха-хмммм…
Айка сшибает даже не это как-ни-в-чем-не-бывалое душегубство, а тон. Знакомый, осточертевший хихикающий тон. Айк наслушался его в тюрьме – этого панибратского, между-нами-говоря тона, который всегда несет в себе яд оскорбления и одновременно оттенок близости: «Эй, мужик, ну ты понял, ха-ха-ха». Придется хватать его снова. Айк откладывает фонарь, вцепляется обеими руками в длинную гриву белых волос, разметавшихся у мужика вокруг шеи (как воротник у дзюдоиста), разворачивается, прижимается спиной к его спине, потом швыряет. Длинная серебристая фигура прокатывается у Айка над головой и растягивается на куче мусора мокрой тряпичной куклой. Айк выпускает волосы и застывает на месте, переводя дыхание. Самые храбрые из Луповых кабанов уже высунулись из своих дымных гротов и с любопытством озирают место конфликта – если что-то падает на землю с такой силой и чпоканьем, оно обычно там остается и, бывает, годится в пищу. На секунду Айку хочется, чтобы мужик оказался мертв – чистый труп, дело сделано.
Серебристое тело перекатывается и с трудом встает на четвереньки. В свете фар оно неожиданно выглядит хрупким и хлипким, как поганка. Мускулы на торсе снова дрожат, но теперь как-то беспомощно. Мужик поднимается на колени и с мольбой складывает перед собой длинные белые руки:
– Не надо, не бей, все уже нормально. Ты же знаешь, как это. – Рот растягивается в улыбке, но теперь мужик не хихикает. – Ну, понесло. Ты ж должен понимать: столько лет… идешь через весь город, думаешь, как оно будет: слезы, лунный свет, одиноко сидит у окошка… а тут