Песнь моряка. Кен Кизи
колокол на старой шаткой колокольне, оставались только стоячие. Люди шли, подобно пилигримам, выразить благодарность за нежданный подарок.
Большинство собравшихся были так же стары и шатки, как их молельный дом, да и сам батюшка. Осколки лучших времен: рыбаки былых путин со своими запутавшимися рыбачками, старые пра. Очень много старых пра. Кто бы мог подумать, что в округе обитает так много старых, замшелых, но вполне живых пра. Они толпой валили в церковь, как будто хотели отметить поимку огромного кита. Может, им и не досталась тисненая карта с приглашением в избранный круг китового празднества, но уж ворвань-то при такой добыче поймать всяко будет можно.
Отец Прибилов выбрал текст для проповеди за три дня до того, как явился большой, обитый железом кит, но все в этом осененном благодатью приходе были уверены, что старый хитрый батюшка кроил свою проповедь специально. Темой его свободного плетения словес стала Пагубная Сеть, а книгой – Екклесиаст. И только сам батюшка знал, что любая проповедь – дело судьбы, а не плана, ее невозможно скроить заранее, а стежки в ней прокладывает Игла Господа Всемогущего. Отец Прибилов был всего лишь скромной нитью разума. И если в прялке времени эта нить все дальше сбивалась с православного пути на пророческий, значит так было нужно пастве: перекрученный шнур ничем не хуже для нанизывания слов, нежели золотая тесьма.
– Ибо О, человек не знает своего времени! – гремел Отец, приближаясь к финалу, насколько вообще мог греметь его тонкий девяносточетырехлетний голос. – Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время[31].
Паства заерзала в предвкушении на тесных кедровых скамьях. Бедственное время, говорите? Тащите сюда!
– Жил-был, О, город небольшой, – воодушевленно продолжал Отец, – и людей в нем не много. И О, к нему подступил великий царь и обложил его. Но в нем нашелся добрый человек, бедный, но мудрый, и он спас своею мудростью этот город[32]. И что же, кто-нибудь отблагодарил этого бедного человека? Хоть кто-то во всем городе вспомнил его в своих молитвах?
Толпа затрясла головами в довольном отрицании: ага, щас.
– Но я говорю, О, мудрость лучше силы, и, однако же, мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают. Я говорю, Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми. Мертвые мухи портят и делают зловонною благовонную масть мироварника[33]; О, бедственный запах!
Носы сморщились, а ноздри раздулись, готовые к добавке.
– Так говорю я вам, – и руки с набухшими венами затрепетали над золотой парчой его сутаны, точно ослепленные птицы, – пускайте свой хлеб по водам, но не мечите бисер перед свиньями. Так молю я вас, чтобы помнили: «Блаженны нищие духом[34], хоть и нет у них приглашений на слет богатых». Блаженны, О воистину блаженны. А-минь!
– А-минь! – отвечали они ему быстро, готовые к хлебу, бисеру и свиньям. – О Аминь, а-минь!
Потом
Екк. 9: 12.
Парафраз Екк. 9: 14–15.
Екк. 9: 16, 17; 10: 1.
Мф. 5: 3.