Поэт ненаступившей эры. Избранное. Николай Глазков

      Я ненавижу эти правила,

      Они попрали все права.

      Пускай судьба меня облаяла,

      Но – сам себе я голова.

      Будут гонки, либо ралли –

      Всё за те же гро́ши, –

      Мы маршрут не выбирали

      И машину тоже.

      А если пыль дорожная

      И путь ведёт в Сибирь,

      То всё равно как должное

      Приемлю эту пыль.

      Путь азбучных истин неведом,

      Но он начинается с «я»,

      И, может быть, именно в этом

      Сермяжная правда вся.

      В стихах ничего лишнего –

      И в этом моё спасенье,

      Живущий под кроной Всевышнего,

      Под самой надёжной сенью.

      Шатаюсь, как все, по городу,

      Чёрт знает чего не выдумаю,

      Но я говорю Господу:

      Прибежище моё и защита моя.

      А в своих стихах своего лица

      Не могу я иметь разве?

      Он избавит меня от сети ловца

      И от гибельной язвы…

      Всё равно, где минус и где плюс.

      Всё пускай вверх дном,

      Ужасов в ночи не убоюсь

      И стрелы, летящей днём.

      Язвы, ходящей во мраке,

      Заразы, опустошающей в полдень, –

      И уцелею в драке,

      Чтоб путь до конца был пройден.

      Скажу, что Господь – моё упованье,

      Всевышнего я избрал своим прибежищем.

      Когда доживу я до пированья,

      То быть перестану посмешищем.

      Не приключится мне зло,

      Язва не приблизится к тели́щу.

      Дал Господь поэта ремесло –

      Голос Господа я слышу.

      Наступлю на аспида и василиска,

      Попирать буду льва и дракона.

      Будет победа близко

      Мне, как поэту, знакома.

      За то, что имя Его познал,

      Не спросит, зачем я стихи писал.

      Любовная лодка не разобьётся о быт,

      Господь Бог,

      Он всё видит, всё знает.

      На Него я надеюсь. Не буду убит.

      Он избавит меня и прославит.

      И пускай я теперь где-нибудь на дне,

      Ощущаю своё воскрешение:

      Он насытит меня долготою дней

      И мне явит моё спасение.

      Век двадцатый войной исковеркан.

      Осознал с головы до пят его.

      В глубину двадцать первого века

      Я смотрю с высоты двадцать пятого.

      Я смотрю сквозь веков венок,

      Не вступивших ещё в обращение.

      И ещё я смотрю сквозь бинокль

      Поэтического обобщения.

      Вижу город, где нет для ближнего

      Никаких наказаний лютых

      И совсем ничего лишнего

      Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.

      На земле никому не тесно,

      Не дерётся