Пепельная Луна. Ольга Фарбер
внезапно появившегося у нее наследства. Общение с адвокатами так вымотало Катю, что иногда хотелось махнуть рукой и отступиться, но каждый раз она вспоминала Семена. Он вновь брал ее за руку, как тогда, в госпитале «Ассута», и говорил угасающим голосом: «Я чувствую запах антоновки в саду на Николиной Горе». И что-то еще про подснежники: «Ты знаешь, что французы называют их снежными колокольчиками?» Этой весной она увидела на проталине недалеко от дома маленькие белые цветы. Тоска пронзила ее мгновенно – как молния, как сам первый весенний цветок, бесстрашно пронзающий снег: perce-neige – прокалывающий снег, вот еще одно его название. Катя присела, накрыла ладонью нежное, как будто невесомое соцветие, прошептала: «Знаю».
Вопреки всем препонам дом плыл, приближался к ней, как корабль приближается к родной гавани, и она ждала его, исполняя волю Семена: фамильный дом должен перейти в наследство его дочери, их дочери. Впрочем, Соня за все время переночевала в нем несколько раз, она предпочитала оставаться в московской квартире. Катя не обижалась: когда она была студенткой, ее тоже было трудно заманить тихим и размеренным дачным отдыхом.
Катя посмотрела в овал старинного большого зеркала в массивной деревянной раме, которое стояло напротив дивана. Отдавая дань воспоминаниям детства и не желая кардинальных перемен во внешнем облике дома, внутри Семен сделал его точной копией милых сердцу французских шале, и, возможно, копия превосходила оригинал.
Почти всю обстановку она оставила, как было при нем. Внесла только небольшие штрихи, как каждая женщина, осваивающая новую территорию. Подчас ловила себя на мысли, что таким странным образом она как будто строит их общий дом, совместный быт, которого никогда не было и не могло быть с глубоко женатым мужчиной, как он говорил про себя…
Ей становилось лучше, но тошнота снова подкрадывалась к горлу, и теперь, не стесненная чужим присутствием, Катя даже два раза сходила в туалет, но тщетно. Словно какая-то слизь обволокла ее нутро, но никак не хотела выходить наружу.
Наконец она взяла трубку, чтобы позвонить Денисову и отвлечь светило Института «Скорой помощи» имени Склифосовского от дел.
– Миша, добрый день.
– Ты вернулась? – Когда Денисов находился на работе, то всегда спешил, а потому говорил быстро, будто на бегу, и складывалось ощущение, что отрываешь, мешаешь, не вовремя. Именно поэтому Катя не любила ему звонить и предпочитала ждать, пока он позвонит первый. Чаще всего ждать приходилось долго.
– Только что с поезда. – Подчиняясь его ритму речи, и она начинала частить, торопиться и в итоге сбивалась, чувствуя себя еще более неловко, будто просила чего-то ей не полагающегося. – Я себя чувствую неважно. Тошнота, слабость, ноги подкашиваются и дышать трудно… Еще вчера все началось. Не пойму, то ли отравление, то ли давление.
– Ты же вроде никогда не жаловалась на давление.
– Ну да, вот и говорю, не пойму…
– Ты где?
– У себя, на Николиной. Решила отлежаться день.
– Надо было позвонить и