Перо. Дарья Лопатина

      А неделя, которую она с мамой прожила в убежище, была сложная. Подвал был заполнен целой толпой народа и все чуть было не свихнулись от такого плотного скопления. Тем более, что набитые битком люди сидели на полу и там же спали. Конечно, были койки, стулья и даже стол, что бы дети могли делать уроки. Но людей было очень много, особенно поначалу, когда населением ещё не овладела апатия и им было не всё-равно, умрут они или нет. Игнорировать бомбоубежища стали уже после. А пока тесность была большая и всегда были те, кто оказывались на полу. Особенно если пришли в укрытие из числа последних. И это очень давило на психику. Шум был невероятный. Так, что даже грохочущее и гремящее нечто, раздевающееся снаружи (Вера даже думать не хотела, что именно), порой не было слышно, хотя, конечно, полностью не перекрывало.

      Сложно было даже хоть чуть-чуть прогуляться, что бы развеяться. Поэтому неудивительно, что разговоры тоже стали странными. Дошло даже до того, что стали обсуждать то, о чём не смели раньше говорить. О партийном деятеле Андрее Жданове. Говаривали, что у него есть личный, оснащённый по последнему слову бункер где-то под Смольным. Чего там только не было. И отопление, и канализация, и генераторы. Якобы, этот тайник величиной в семиэтажное здание. Говорили даже, что если бы сбросили бомбу аж в одну тонну, то ничего не случилось бы ни с бункером, ни с теми, кто там находится. А ещё рассказывали, что Жданов и клубнику со взбитыми сливками в этом бункере ест, и бутерброд с чёрной икрой.

      Во время таких разговоров обязательно с кем-то случалась истерика, все начинали успокаивать голодающего и каждый при этом давал самому себе клятву, что не будет вслух больше в этих стеснённых обстоятельствах говорить о еде и другим рот заткнёт, если понадобиться. Но проходило время и кто-то вновь заговаривал о том, как, вероятно, ест правительство.

      Порой ещё обсуждали, что кого раздражает. Просто хотелось по человечески выплеснуть куда-то накопившиеся мысли, что бы полегчало на душе. В один из таких разговоров Веру удивил в качестве раздражающего фактора метроном. Это что-то вроде тиканья, которое раздавалось перед налётом фашистов и по его завершению. Быстрый ритм означал воздушную тревогу. Медленный – её прекращение.

      Самой Вере метроном, транслируемый через громкоговорители, нравился. Даже как-то успокаивал. Порой доходило до того, что она мечтала, что бы по окончанию войны стали продавать пластинки с метрономом. Тогда бы она их ставила в те минуты, когда надо успокоиться и прийти