По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года. И. А. Козлов
как защитника христиан от мусульманского ига, а император не скупился на слова поддержки. Даже если организаторы этой поездки и не ставили перед собой провокационных целей, то именно их они и добились. Далматинский вояж императора был воспринят в Герцеговине как прямой знак поддержки.
В начале 1875 г. замыслы сторонников аннексии поддержал и президент имперского правительства, министр иностранных дел и министр двора граф Дьюла Андраши. Однако сделал это с оговорками. Он, как и многие представители венгерской аристократии, опасался усиления славянского элемента в монархии Габсбургов. «Мадьярская ладья переполнена богатством, – заметил как-то Андраши, – всякий новый груз, будь то золото, будь то грязь, может ее только опрокинуть»[431].
Вместе с этим Андраши прекрасно понимал, что прямая аннексия будет воспринята европейскими кабинетами не иначе как инициатива в дележе турецких владений. А подобные инициативы в Восточном вопросе чаще всего выходили боком их вдохновителям, что наглядно продемонстрировала Россия в 1852–1856 гг. Инициатор в глазах Европы оказывался «нарушителем конвенции» – статус-кво на Балканах, – и от него могли потребовать серьезных компенсаций. А на что в данном случае стали бы претендовать великие державы, прежде всего Германия, Англия и Россия? Особенно Россия?! Вот здесь впору было ожидать самых неприятных сюрпризов. Поэтому Андраши предпочитал реализовывать на Балканах курс постепенной, прежде всего экономической экспансии без крутых односторонних действий, резко нарушающих баланс интересов великих держав в этом регионе. И вот здесь, нате вам, – Балканы загораются у самых южных границ империи Габсбургов.
В создавшейся ситуации Андраши более всего желал только одного – скорейшего прекращения восстания[432]. В противном случае его курс попадал в зону риска и опасной непредсказуемости. Разраставшееся восстание могло усилить крайне нежелательные для империи панславистские тенденции; резко укрепить позиции Сербии и Черногории; привести к вмешательству других великих держав, прежде всего России, к возрастанию ее роли в судьбе славян и, что представлялось самым опасным, – к появлению крупного славянского государства, способного быть центром притяжения родственных народов и потенциальным союзником Российской империи. В самом начале восстания Андраши заявил представителям Порты, что рассматривает происходящие волнения как исключительно внутритурецкое дело и совершенно не намерен в него вмешиваться. Однако удержаться на этой позиции ему не удалось.
События на Балканах оказались в поле внимания Петербурга. Именно российская дипломатия сделала первый шаг к открытию дискуссии в клубе великих держав на тему: «Что делать в условиях нового кризиса на Балканах?»
Первые известия о масштабных столкновениях в Боснии и Герцеговине были получены в Санкт-Петербурге в середине июня 1875 г. Глава Министерства иностранных дел государственный канцлер князь А.М. Горчаков находился
Цит. по: История дипломатии. Т. 2. М., 1963. С. 85.
Один из активных деятелей Славянского комитета Н.А. Киреев, побывавший весной 1876 г. в Вене, писал о том, что Андраши, как и российский посол в Вене Е.П. Новиков, хотел бы достичь «затушевания восстания», но «из других опасений, которых у него в настоящее время два: 1) неурядица в отношениях между Венгрией и Австрией, которая каждую минуту может возобновиться, и 2) славянский федерализм австрийских славян…».