Обручник. Книга первая. Изверец. Евгений Кулькин
того, он как бы превратился в виноградный куст, который особняком стоял посередине деляны и в его недрах попискивала какая-то птичка.
Тот сон мне помнился дольше других хотя бы потому, что – чуть позже – я узнал, что в юности товарищ Сталин в самом деле писал стихи и некоторые из них даже достигли прилюдной участи, то есть были напечатаны.
Явь
Я не знаю, почему этот обладатель тихого голоса попросил именно меня остаться после занятий городского литобъединения. Почему я безымянно обошелся с незнакомцем? Да потому что, не кокетничая, действительно не знал, кто это такой. Хотя все вокруг на него заискивающе смотрели и явно рассчитывали на некое внимание с его стороны.
– Вы из самого Сталинграда? – спросил он меня, и вот это – нашенское – слово «самого», точнее сказать, «самово», как бы разом приблизило его ко мне. Тем более он далее сказал:
– Наверно, думали, что от развалин и руин у нас взором отдохнете. А тут то же, что и у вас.
Так состоялось мое знакомство с писателем Петром Андреевичем Павленко.
И вот тут-то я узнал о Сталине такое, что долго носил спазм в горле. Оказалось, Иосиф Виссарионович не просто был книгочей, он читал верстку еще неизданных книг.
Именно Петр Андреевич рассказал мне о том, как благодаря своему роману «Счастье» обрел его в буквальном смысле, став самим вхожим к Сталину писателем. И это именно ему вождь поручил написать сценарии к фильмам «Клятва» и «Падение Берлина».
Это был еще один шаг к осмыслению противоречивой личности Сталина.
Как я думал противоречивой, а на самом деле все, что он ни делал и ни совершал, умещалось в рамки необходимости, диктовавшей свои неумолимые условия.
И во всем этом можно разобраться только тогда, когда соберется обширный материал для романа и люди, о которых захочется рассказать, оживут и начнут творить историю, которую, как у нас заведено, можно безнаказанно и пристрастно судить.
Сон
В канун, не помню какого по счету, дня рождения Сталина, я увидел его во сне наиболее ярко, что ли. На этот раз Иосиф Виссарионович, по возрасту довольно молодой и, как мне известно, в ту пору прозывавшийся Кобой, допрашивал пленного офицера.
Офицер был «киношный», то есть такой, каким обычно белые показывались в фильмах. И говорил он набором затасканных фраз, а Коба – сама вежливость – его вопрошал:
– Значит, вы считаете, что мы не только коммунизм, но и социализм не построим?
– Да, – отважно (явно выходя за рамки сценария) сказал офицер. – Вам этого не удастся. И все дело в том, что русский народ ленив и безынициативен. Он ждет, чтобы его накормили за счет пусть и собственной, но крови. Ведь ему милее воевать, чем пахать.
И Коба ему сказал:
– Хотите пари?
– Вы мне на тот свет нарочного пришлете? – иронично спросил штабс-капитан.
– Нет! – ответил Коба. – Я вас отпущу. А лет этак через двадцать давайте встретимся…
Я проснулся раньше, чем они ударили по рукам. И потому