Ласковый голос смерти. Элизабет Хейнс
– о садах, детях и выходных на природе. Смерть стала моим неуловимым любовником, которого я ценила, о котором тосковала и которого ревностно оберегала, пусть он и оставался недостижимым.
Жизнь моя превратилась в пустоту, в руины прошлого счастья. Осталась лишь бездонная пропасть боли и тоски.
Кто знал, что все так просто? Мне лишь нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить, кто понял бы, насколько я близка к крайней точке, и сказал, что в мыслях о смерти нет ничего плохого. Каждый имеет право решать, когда с него хватит. Зачем мучиться долгие годы в этом аду, когда есть столь прекрасный выход?
Колин
Я появился в доме Вона ровно в половине восьмого вечера, держа обернутую в бумагу бутылку белого вина, которую купил в супермаркете за полцены – деньги, показавшиеся мне вполне приемлемыми, – хотя Вон, скорее всего, подумает, что я потратил больше.
– Колин! – Он открыл дверь и тепло пожал мне руку, что показалось мне весьма странным.
Вона Брэдстока я знаю почти четыре года, но не помню, когда мы в последний раз прикасались друг к другу – если такое вообще случалось.
Он отошел в сторону, пропуская меня. В коридоре я снял пальто и протянул ему бутылку. Дом у него удивительно большой, отделан по последней моде – ламинированными полами и выкрашенными в нейтральный цвет стенами. Как назвать этот цвет? Грибной? Серо-коричневый? В любом случае он смотрится чудовищно, словно вода, в которую сто раз окунули акварельную кисть. А в углу стоит жуткая ваза, похожая на подставку для зонтиков, из нее торчат какие-то ветки. Никогда не мог понять, зачем следовать столь дурацким поветриям.
– Заходи, – весело сказал Вон. – Познакомься с Одри.
Не меньше меня удивило, что на нем джинсы и сорочка явно от какого-то дизайнера. Когда мы встречались в обеденный перерыв, он выглядел намного моложе в помятой старой рубашке и галстуке, с вечно расстегнутой верхней пуговицей. Я всегда полагал, что он моложе меня по крайней мере на десять лет, но теперь уже не был в этом уверен.
За открытой дверью гостиной виднелся высокий потолок, выкрашенный еще в один из тех кошмарных новомодных цветов, которые совершенно устареют через несколько лет. Как он называется? Пшеничный? Кукурузный? Глостерский сыр?
Я так увлекся элементами отделки и ничем не примечательными картинами, что даже не заметил вышедшую из кухни женщину. Но тут Вон, тихо кашлянув, произнес полным обожания голосом:
– Колин, это Одри.
Оторвавшись от абстрактных шоколадно-кофейных завитков, я машинально протянул ей руку. Улыбнувшись, она пожала ее, а затем приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в обе щеки, чем полностью застигла врасплох. Возможно, я даже вздрогнул и попятился – слишком уж не привык к подобному общению. Мне вдруг стало стыдно – все-таки это девушка Вона, а не кого попало. Лицо мое вспыхнуло, и я почувствовал, что боюсь на нее взглянуть: вдруг она заметила мое замешательство?
Впрочем, значения это особого не имело, поскольку